Штейнталь, Хейман
Хейман Штейнталь | |
Heymann Steinthal | |
Хейман Штейнталь (фото из «ЕЭБЕ» ) | |
Место рождения: | |
---|---|
Научная сфера: |
Хейман Штейнталь (нем. Heymann Steinthal; 16 мая 1823, Грёбциг — 14 марта 1899, Берлин) — немецкий филолог и философ.
Биография
Изучал философию и филологию в Берлинском университете, в нём же в 1850 г. получил звание приват-доцента филологии и мифологии.
Был учеником Вильгельма фон Гумбольдта, чьи Труды по языкознанию он издал в 1884 г. С 1852 г. по 1855 г. Штейнталь находился в Париже, где изучал китайский язык, а в 1863 г. он был принят на должность ассистента профессора в тот же Берлинский университет; с 1872 г. также был приват-доцентом критической истории Ветхого Завета и религиозной философии в Высшей школе иудаизма (нем. Hochschule für die Wissenschaft des Judenthums).
В 1860 году Штейнталь основал совместно с Морицом Лазарусом журнал «Вопросы этнической психологии и языкознания» (Zeitschrift für Völkerpsychologie und Sprachwissenschaft), в котором затрагивались вопросы «психологии народов». Штейнталь был одним из директоров (с 1883 г.) немецко-израильского союза общин (Deutsch-Israelitische Gemeindebund).
В 1864 году в журнале А. А. Хованского «Филологические записки» было опубликовано сочинение Штейнталя «Характеристика главных типов языкостроения», представляющая собой 2-ю переработку его классификации языков[1].
Важнейшие работы
- Die Sprachwissenschaft W. von Humboldts und die Hegel’sche Philosophie. — Берлин, 1848.
- Klassifikation der Sprachen, dargestellt als die Entwickelung der Sprachidee — Берлин, 1850. В 1860 была переиздана под названием Charakteristik der Hauptsächlichre в качестве второго тома Abriss der Sprachwissenschaft.
- Der Ursprung der Sprache im Zusammenhang mit den Letzten Fragen Alles Wissens — Берлин, 1851. 4-е расширенное издание вышло в 1888 г.
- Die Entwickelung der Schrift. — Берлин, 1852.
- Grammatik, Logik, Psychologie: Ihre Prinzipien und Ihre Verhältniss zu Einander. — Берлин, 1855.
- Geschichte der Sprachwissenschaft bei den Griechen und Römern. — Берлин, 1863.
- Philologie, Geschichte und Psychologie in Ihren Gegenseitigen Beziehungen. — Берлин, 1864.
- Die Mande-Negersprachen, Psychologisch und Phonetisch Betrachtet. — Берлин, 1867.
- Abriss der Sprachwissenschaft (том I: Einleitung in die Psychologie und Sprachwissenschaft). — Берлин, 1871.
- Allgemeine Ethik.— Берлин, 1885.
- Zu Bibel und Religionsphilosophie. — Берлин, 1890.
Напишите отзыв о статье "Штейнталь, Хейман"
Литература
- Штейнталь, Гейманн // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- H. S. Morais. Eminent Israelites of the Nineteenth Century. — Philadelphia, 1880. — с. 233—335;
- Brockhaus Konversations-Lexikon;
- Allg. Zeit. des Jud., 17 и 24 мая, 1899;
- Ost und West, июль, 1903;
- Th. Achelis, Heyman Steinthal, Hamburg, 1898 (в Sammlung Gemeinverständlich-Wissenschaftlicher Vorträge).
Ссылки
- [www.jewishencyclopedia.com/view.jsp?artid=1072&letter=S JewishEncyclopedia]
Примечания
- ↑ Штейнталь Х. Харакетристика главных типов языкостроения // Филологические записки. Воронеж, 1864
Отрывок, характеризующий Штейнталь, Хейман
Наташа стала надевать платье.– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.