Филологические записки

Филологические записки
Страна:	Российская империя, Российская Федерация
История издания:	1860—1917 гг, 1971 г, c 1993 г — по настоящее время

«Филологи́ческие Запи́ски» — русский частный научный журнал, «посвящённый изслѣдованiямъ и разработкѣ разныхъ вопросовъ по языку и литературѣ вообще — и сравнительному языкознанiю, по русскому языку и литературе въ особенности — и по славянскимъ нарѣчiямъ»; издавался в Воронеже с 1860 по 1917 годы под редакцией А. А. Хованского, восстановлен в 1993 году.

Журнал в XIX в

«Филологические записки» были основаны учителем русского языка и русской словесности воронежского Михайловского кадетского корпуса Алексеем Андреевичем Хованским на свои собственные средства, редакция журнала находилась в его собственном доме; выпускались шесть раз в год.

В то время в России существовал только один подобный журнал с научно-педагогическим содержанием — это журнал Министерства народного просвещения, который, разумеется, располагал всеми ресурсами, чтобы поставить дело самым блистательным образом. Теперь кто же взялся с ним конкурировать, соперничать? Да какой-то никому не известный бывший учитель скорописи и русского языка. Где задался? Да в каком-то Воронеже, где первое высшее учебное заведение появилось только с небольшим полвека спустя (Сельскохозяйственная академия, 1913). Но в результате вышло нечто удивительное. Скромное издание Хованского мало-помалу начинает притягивать к себе не только учителей, но и самые выдающиеся силы науки.

«Ручательством за достоинство и состоятельность какого бы то ни было периодического издания служит не место, где издается оно, и не имя издателя или редактора», — пишет Алексей Хованский в своем № I.

В Воронеже печатаются переводы статей ведущих европейских и американских учёных — Макса Мюллера, Эрнеста Ренана, Георга Курциуса, Августа Шлейхера, Карла Беккера, Германа Брокгауза, Карла Гейзе, Ипполита Тэна, Джона Милля, Людовика Леже, Бертольда Дельбрюка, Яна Гебауэра, Отто Шрадера, Хеймана Штейнталя, Вильгельма Фрейнда, Якоба Гримма, Вильгельма Ваккернагеля, Августа Гофмана, Уильямa Уитни (англ.), а также переводы древних авторов: Платона, Еврипида, Лукиана, Горация, Цицерона, Вергилия, Тацита, Теофраста, скандинавских поэтов Г. Х. Андерсена и А. Г. Эленшлегера. В журнале был опубликован один из первых переводов диалога Платона «Критон», считающегося античным образцом теории общественного договора.

С редактором журнала сотрудничали известные российский учёные, любители русской словесности: Я. К. Амфитеатров, А. И. Анастасиев, Н. Я. Аристов, А. Н. Афанасьев, А. С. Архангельский, Н. И. Барсов, [www.hrono.ru/biograf/bio_b/belorussov.html И. М. Белоруссов], И. А. Бодуэн де Куртенэ, Р. Ф. Брандт, Е. Ф. Будде, Ф. И. Буслаев, М. М. Великанов, А. Н. Веселовский, А. Е. Викторов, В. И. Водовозов, А. Х. Востоков, кн. П. П. Вяземский, М. Х. Григоревский, А. Д. Галахов, П. М. Гальковский, П. А. Гильтебрандт, К. Г. Говоров, кн. Н. Н. Голицын, Я. Ф. Головацкий, Я. К. Грот, Н. К. Грунский, В. И. Даль, А. А. Дмитриевский, К. В. Ельницкий, И. М. Желтов, П. И. Житецкий, Н. П. Задерацкий, Ф. Ф. Зелинский, П. П. Иессен, Е. Г. Кагаров, Н. И. Кареев, А. И. Кирпичников, Л. З. Колмачевский, Д. Н. Корольков, А. А. Котляревский, А. А. Кочубинский, П. А. Кулаковский, Ю. А. Кулаковский, Н. А. Лавровский, П. А. Лавровский, М. Н. Лонгинов, В. В. Макушев, А. И. Маркевич, В. И. Межов, Н. Д. Мизко, Ст. П. Микуцкий, О. Ф. Миллер, В. И. Миропольский, Д. И. Нагуевский, Г. П. Павский, В. Ф. Певницкий, В. В. Плотников, М. Г. Попруженко, А. А. Потебня, П. Н. Полевой, С. И. Пономарев, А. В. Попов, И. Г. Прыжов, В. Ф. Ржига, А. И. Смирнов, А. И. Соболевский, М. А. Соколов, И. И. Срезневский, А. И. Степович, М. И. Сухомлинов, П. А. Сырку, Н. Ф. Терновский, К. Д. Ушинский, М. Г. Халанский, Д. В. Цветаев, А. Н. Чудинов, М. М. Шапиро, В. И. Шерцль, Д. О. Шеппинг, В. П. Шереметевский, И. В. Ягич, Г. А. Янчевецкий и мн. др.

Первыми сотрудниками журнала были сослуживцы Хованского по Михайловскому кадетскому корпусу — П. В. Малыхин, М. Ф. Де-Пуле, К. Г. Говоров, Н. Ф. Бунаков. Задача Хованского — установить связь между столичными академиками и провинциальными учителями, создать портал, популяризирующий новейшие достижения филологии, — в полной мере увенчалась успехом. Можно сказать, «Фил. Записки» раскрепостили кулуарную науку, сделали её доступной для самых широких слоев.

В XIX в. «Филологические записки» стяжали не только общероссийскую известность: журнал выписывали университеты Парижа, Лейпцига, Праги, Загреба, Берлина, Йены, Вены, Уппсалы, Страсбурга и даже Америки. Большой интерес к журналу был в славянских странах — в нём систематически помещались материалы по вопросам языка и литературы украинского, болгарского, сербского, чешского и других славянских народов: «Излюбленным предметом Хованского был русский язык и вообще славянщина». Журнал Хованского утверждал, что «безъ изучения старо-церковно-славянского языка невозможно понимание многихъ явлений современного русского языка, вообще изученiе его».

С 1866 года в журнале был открыт раздел «Славянский вестник», где публиковались исследования по актуальным проблемам славистики. «Славянский вестник» стал «первым в русской литературе опытом — дать в специальном издании исключительное место изучению Славянской литературы, старины и народности». В 1860 году журнал был посвящён исследованию только русского языка, а с 1866 г. — всех славянских наречий, сравнительному языкознанию.

Вопрос о постановке русского языка А. А. Хованский всегда считал «самым жгучим вопросом». Поэтому «Филологические Записки» постоянно развивали и отстаивали свои главные принципы и методы преподавания, которые, по мнению авторов журнала, заключались в тесной связи учебного процесса с новыми научными достижениями, а также в модернизации устаревших приёмов школьной работы.

С момента образования в 1867 году Филологического общества при Санкт-Петербургском университете журнал стал его официальным печатным органом. До организации в 1879 г. в Варшаве «Русского филологического вестника» воронежский журнал оставался единственном в России специальным периодическим изданием, посвящённым вопросам филологической науки и преподавания русского языка и литературы.

Филологические записки долгое время были единственным русским филологическим журналом: в нем находили место работы всех лучших русских филологов, на его страницах пробовали свои силы молодые ученые. Если русский язык в истории своего новейшего развития обязан новейшим художникам слова, то русская филологическая наука, раскрывающая богатство и силу русской речи, русского слова, многим обязана журналу П. А. Кулаковский

В 1898 г. Главным Управлением по делам печати было разрешено издавать «Филологическiя Записки» без предварительной цензуры, этой привилегией журнал пользовался даже в революционные годы. Из двух концепций модернизации российского общества Хованский выбрал просвещение взамен революционного насилия.

С 1917 г. журнал временно прервал своё существование. В советское время, в годы расцвета марризма и опалы сторонников сравнительного языкознания, журнал подвергся изрядной доли критики, в частности, за «игнорирование марксистского закона единства и борьбы противоположностей в общественной жизни», «за эклектизм». Редактор журнала, напротив, всю свою жизнь исповедовал иные ценности: «Хованский не былъ ни „либераломъ“, ни „консерваторомъ“ и т. п., — это былъ въ высшей степени человечный, глубоко верующий въ Бога…, доброжелательно расположенный къ людямъ и отзывчивый на все истинно доброе человекъ».

Значение журнала

«Филологические записки» — одно из самых авторитетных изданий такого рода в отечественной науке о языке, журнал высочайшей лингвистической культуры, более трёхсот номеров, более двух тыс. статей: «Строго преследуя намеченную цель программы: по сравнительному языкознанию, классицизму, филологии, славистике, русскому языку, словесности, поэзии, истории и литературе, вопросам воспитания и преподавания родного языка, Редакция чутко следила за каждым новым проявлением в педагогическом и школьном деле, стараясь по возможности отвечать на все требования — современной статьёй».

Наибольшее значение журнал имел в ранний период своего существования, в XIX веке, пока он был единственным научным филологическим журналом до появления «Русского филологического вестника» и «Известий отделения русского языка и словесности Академии наук».

«Даже беглый перечень материалов, опубликованных на страницах воронежского журнала, свидетельствует, что без знакомства с содержанием „Филологических записок“ невозможно получить полного представления об изучении проблем русской и зарубежной литератур в дореволюционном литературоведении». А по словам Н. К. Михайловского, «вся история новейшей русской литературы есть собственно история журналистики».

Переводческая и популяризаторская деятельность редакции «Филологических записок» в течение почти тридцати лет (1860—1890) была исключительно важной для развития языкознания в России, для знакомства широких кругов русских филологов с зарубежным языковедением. Об этом наглядно говорит тот факт, что до 1865 года, кроме тех переводов которые были выполнены журналом, в России имелось только четыре перевода работ иностранных филологов (В. Гумбольдт, предисловие к книге «О языке острова Кави», перевод Билярского; статьи Х. Штейнталя, опубликованные Билярским в Известиях ОАН, лекции М. Мюллера в «Библиотеке для чтения» и «Теория Дарвина в применении к науке о языке» А. Шлейхера.

Особенно следует отметить влияние «Филологических записок» на становление важнейшей этимологической области — сравнительно-исторической методики (компаративистики). Отечественная компаративистика развивалась в XIX в. значительнейшим образом в журнале Хованского.

Вклад журнала в российское и славянское языковедение невозможно переоценить: «Издание „Филологических Записок“ в Воронеже — значительное явление в русской журналистике. Созданные в 1860 г., они были в течение долгого времени единственным в России журналом, на страницах которого развивалась филологическая наука.» Многие статьи, изданные в «Филологических записках», уникальны и представляют собой Золотой фонд отечественной филологии.

Отечественная филология — довольно молодая отрасль науки о языке. Слово «филология» вообще не встречается у М. В. Ломоносова, но оригинально обсуждается у В. К. Тредиаковского: «…полуденного солнца яснее, что вся вообще филология … самою вещию есть токмо что элоквенция», которая «управляет, умножает, утверждает…, повсюду сияет и объединяет все науки и знания, ибо все они токмо чрез элоквенцию говорят». Словесные науки стали именоваться «филологическими» только в середине XIX века. Сначала был назван историко-филологическим факультет СПбГУ (до 1850 г. факультет исторических и словесных наук), потом К. П. Зеленецкий написал «Введение в общую филологию» в 1853 г. Но все эти события касались только малой части исследователей, а вот популяризация филологии и внедрение научных достижений в широкие массы связаны именно с журналом Хованского. Востоков был ещё словесником, а Хованский уже стал филологом, создав самый современный, инновационный журнал, сокративший до минимума дистанцию между кулуарным научным открытием и его популяризацией.

Для Воронежа журнал Хованского стал первым учреждением, осуществляющим научную деятельность; наука здесь началась с «Филологических записок». Как Моисей, сорок лет вел Хованский к свету научного знания обитателей провинциального городка, входившего в XIX веке в Харьковский университетский округ. А. Иванов

В середине XIX в. слово «филология» не было особенно популяризовано в России, но благодаря его журналу это слово распространялось в научном обиходе. Потому и называли Воронеж в XIX в. «филологическим» городом:

Пишущему эти строки прiятно было в 80-хъ г. слышать отъ своихъ профессоровъ С.-П.Б. унив., свѣтилъ науки, похвал. отзывъ о Воронежѣ: въ 80-хъ годахъ общенiе между профессорами и студентами было ближе. Въ бесѣдахъ по разн. вопросамъ приходилось касаться и родных городовъ. И вотъ, между прочимъ, шла бесѣда о говорахъ русскихъ. Мне пришлось назвать особен. нѣкотор. говоровъ, подмѣченныхъ мною въ нашей губернiи. И вотъ въ это-то время одинъ профессоръ спрашиваетъ: «А вы откуда? – Изъ Воронежа. А, изъ «Филологическаго» города»! С. Прядкин

«Филологические записки» отразили движение нашей научной мысли за полустолетие и в этом отношении содержат материал не утративший ценности и в наши дни. В своё время они успешно выполняли патриотическую задачу — развитие науки в России, призывали всех лиц, преданных науке, к объединению «во имя родного слова». Директор Института языкознания РАН (2000—2012) чл.-к. В. А. Виноградов так оценил вклад воронежского журнала в развитие отечественной филологии:

«Филологические Записки» — это, действительно, один из лучших журналов по филологии в дореволюционной России. Он сыграл важную роль в развитии российской лингвистики и заслуживает не только почтительного упоминания, но и серьёзного чтения и в наши дни.

Журнал в ХХ в

В 1961 году на базе Воронежского государственного университета состоялась научная конференция, посвящённая 100-летнему юбилею журнала, итоги которой были опубликованы в 1963 году в сборнике «Материалы по русско-славянскому языкознанию»:

• Собинникова В. И. «Воронежские «Филологические записки»;
• Попова З. Д. Публикации по общему языкознанию на страницах «Филологических записок»;
• Рыкова С. А. Вопросы преподавания языков в «Филологических записках»;
• Федорова М. В. Труды А. А. Потебни в «Филологических записках»;
• Чижик-Полейко А. И. Разработка старославянского языка в «Филологических записках»;
• Соколова Н. К., Соколова А. К. Лексикология и словообразование в «Филологических записках»;
• Кривенко Б. В. Вопросы практического синтаксиса русского языка в журнале «Филологические записки»;
• Слинько А. А. Взаимоотношения А. В. Кольцова и В. Г. Белинского в оценке «Филологических записок»;
• Соколова Н. В. Вопросы методики преподавания литературы на страницах «Филологических записок»;
• Немировский А. И., Романова И. И. Вопросы римской истории в «Филологических записках»;
• Удодов Б. Т. Вопросы биографии и творчества М. Ю. Лермонтова в «Филологических записках» (1860—1917).

В 1971 году была предпринята попытка восстановить журнал как серийное издание по литературе и фольклору; в свет вышло всего два номера, первый из которых был посвящён юбилею воронежского поэта А. В. Кольцова. В состав редколлегии вошли С. Г. Лазутин и О. Г. Ласунский. В 1993 г. журнал был восстановлен под эгидой филологического факультета Воронежского государственного университета. В новейшее время издание представляет собой вестник литературоведения и языкознания. Сначала О. Г. Ласунский, затем В. А. Свительский возглавляли журнал в должности главного редактора, а с 2005 года изданием руководит д.ф.н. А. А. Фаустов.

Журнал в ХХI веке

3 октября 2014 года состоялась международная научно-практическая конференция «Сопоставительная и славянская филология: история, состояние, перспективы», организованная Фондом им. А. Хованского на базе ВГУ и посвящённая 200-летнему юбилею первого редактора-издателя «Филологических записок». Результатом работы конференции стал юбилейный выпуск журнала, составленный из статей по темам, соответствующим разделам дореволюционного журнала: по теории и философии языка, лингвокультурологии и культуре речи, педагогике и методикам преподавания, славяноведению, литературоведению и искусствоведению. В публикациях сборника приняли участие 17 докторов наук, среди которых член-корреспондент РАН В. М. Алпатов, З. Д. Попова, С. Г. Тер-Минасова, Г. Ф. Ковалев, Л. М. Кольцова, Н. Ф. Алефиренко, И. А. Стернин, академик ПАНИ Л. А. Константинова, академик РАЕН М. Р. Желтухина, 34 кандидата наук, 7 аспирантов, 3 магистранта и один независимый исследователь. Несколько статей сборника были посвящены непосредственно журналу, главным образом — эвристической методике интеллектуального и нравственного развития «Живое слово»:

• Алефиренко Н. Ф. Ценностно-смысловая аура живого слова;
• Комарова Э. П. Модернизация образования: история и перспективы;
• Кольцова Л. М., Чигирева Е. М. Педагогические идеи А. А. Хованского и развитие образования в Воронежской губернии пореформенного периода;
• Корниенко Н. Г. Культурная жизнь Воронежа в переписке М. Ф. Де-пуле и А. А. Хованского (1865—1885);
• Кривотулова Е. В. Научно-педагогический журнал «Филологические записки» как результат проектировочной деятельности А. А. Хованского;
• Лазарев А. И. Концепты библейской философии в грамматике и изобразительном искусстве (по материалам журнала «Филологические записки»);
• Лыжова Л. К. Актуальность методических идей журнала «Ф. З.» А. А. Хованского в наши дни;
• Панина Л. Ю., Заварзина Л. Э. Выступления Н. Ф. Бунакова на страницах «Филологических записок»;
• Русинова Е. Е. Методика «Живое слово» в контексте модернизации российского образования;
• Сидорова Е. В. Вклад А. В. Барсова и А. А. Хованского в «Живое слово для изучения родного языка»;
• Слинько М. А. Журнал «Филологические записки» в осмыслении А. А. Слинько;
• Чепякова И. Ю. Психолого-педагогические особенности преподавания приставочных глаголов пространственного значения древнегреческого языка студентам-классикам на основе методики «Живое слово».

Литература

• Прядкин С. Памяти А. А. Хованского // Филологические записки, Воронеж, 1900.
• Воронежская энциклопедия, ред. Карпачев М. Д. — Воронеж, 2008.
• Филологические Записки // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1902. — Т. XXXVa. — С. 811.
• [feb-web.ru/feb/periodic/pp0-abc/pp1/pp1-4053.htm Филологические записки] // Русская периодическая печать (1702—1894): Справочник / Под редакцией А. Г. Дементьева, А. В. Западова, М. С. Черепахова. — М. : Гос. изд-во политический литературы, 1959. — С. 405—406. — 835 с.</span>
• Материалы по русско-славянскому языкознанию. — Воронеж, 1963.

Ссылки

• [vrn-id.ru/feelzupsoderjanie.htm Краткое содержание журнала]
• Филологические Записки в словаре Брокгауза и Ефрона

Отрывок, характеризующий Филологические записки

Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.


29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10 го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.