Элиот, Джон (политик)

Джон Элиот

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Джон Элиот (11 апреля 1592 — 27 ноября 1632) — английский государственный деятель, сын Ричарда Элиота, представителя старинного рода из Девоншира, обосновавшегося в Корнуолле.

Джон Элиот родился в резиденции своего отца в Порт-Элиот в Корнуолле. 4 декабря 1607 года поступил в Эксетерский колледж, Оксфорда, и оставил университет после трёх лет нахождения там, после чего изучал право в одном из судебных инн. Он также провёл несколько месяцев в путешествиях по Франции, Испании и Италии, часть их проделав с молодым Джорджем Вильерсом, впоследствии герцогом Бэкингемом. Ему было всего двадцать два года, когда он начал свою парламентскую карьеру в качестве депутата от гнилого местечка «St Germans» во «всеобщем парламенте» в 1614 году. В 1618 году он был посвящён в рыцари, а в следующем году благодаря патронажу герцога Бэкингемского получил назначение на пост вице-адмирала графства Девон с широкими полномочиями для защиты и контроля над торговлей на этой территории. Это случилось незадолго до того, как большая энергия, с которой он выполнял обязанности на своей должности, привела к большим трудностям для него. После многих попыток в 1623 году ему удалось хитрым, но опасным манёвром привлечь на свою сторону знаменитого пирата Джона Натта, который в течение многих лет терроризировал южное побережье, что нанесло огромный ущерб английской торговле. Пират, имея влиятельного покровителя при дворе в лице сэра Джорджа Калверта, государственного министра, был помилован, в то время как вице-адмирал из-за необоснованных расходов был арестован, направлен в тюрьму Маршалси и удерживался там почти четыре месяца.

Через несколько недель после своего освобождения Элиот был избран членом парламента от Ньюпорта (февраль 1624 года). 27 февраля он произнёс свою первую речь, в которой сразу проявил себя как талантливый оратор, смело требуя, чтобы свободы и привилегии парламента, отменённые Яковом I в период предыдущего парламента, были возвращены и закреплены. В первом парламенте при Карле I в 1625 году он призвал к исполнению законов против католиков. Между тем он продолжал оставаться другом и сторонником герцога Бэкингемского и активно одобрял войну с Испанией. Некомпетентность Бэкингема, однако, и недобросовестность, с которой он и король продолжали подавлять парламент, в итоге полностью оттолкнули Элиота от правительства. Недоверие к его бывшему другу быстро превратилось в восприимчивом уме Элиота к уверенности в его преступных устремлениях и измене своей стране. Вернувшись в парламент в 1626 году в качестве депутата от «St Germans», он оказался, в отсутствие других вождей оппозиции, поддержку которых король обеспечил себе назначением их шерифами, лидером палаты. Он сразу потребовал провести расследование недавнего бедствия в Кадисе. 27 марта он выступил с открытой и дерзкой нападкой на герцога Бэкингемского и его администрацию, названную им злой. Он не был запуган угрозой вмешательства короля 29 марта и убедил палату отложить фактическое предоставление субсидий и направить ремонстрацию королю, заявив о её праве рассматривать поведение министров. 8 мая он стал одним из руководителей, которые внесли предложение об импичменте Бэкингема в Палату лордов, а 10 мая он выступил с обвинениями против него, сравнив его во время своей речи с Луцием Элием Сеяном. На следующий день Элиот был отправлен в Тауэр. Когда Палата общин приняла решение приостановить деятельность, до тех пор пока Элиот и сэр Дадли Диггес (который был заключён в тюрьму вместе с ним) остаются в заключении, они были освобождены, и парламент был распущен 15 июня. Элиот был немедленно отстранён от должности вице-адмирала Девон, а в 1627 году он был снова заключён в тюрьму за отказ платить принудительный налог, но освобождён незадолго до созыва парламента 1628 года, в который он был вошёл в качестве депутата от Корнуолла. Он присоединился в организованному тогда сопротивлению произволу в налогообложении, активно занимался продвижением Петиции о праве, продолжил своё откровенное осуждение Бэкингема и после убийства последнего в августе предпринял нападку во время сессии парламента 1629 года на ритуалистов и арминиан.

В феврале в обсуждениях на повестке дня оказался важный вопрос о праве короля взимать пошлины с веса товаров, и после приказа короля парламенту отсрочить это обсуждение, спикер, сэр Джон Финч, оставил своё кресло Холлесу, в то время как резолюции Элиота против незаконного налогообложения и нововведений в религии были зачитаны в Палате. В результате Элиот с восемью другими депутатами был арестован 4 марта и заключён в Тауэр. Он отказался давать ответы во время своего допроса, опираясь на свои привилегии депутата парламента, и 29 октября был переведён в Маршалси. 26 января он появился на суде королевской скамьи, вместе с Холлесом и Валентайном, чтобы ответить на обвинение в заговоре с целью противостоять приказам короля, и отказался признать юрисдикцию этого суда, за что был оштрафован на 2000 фунтов и приговорён к заключению в тюрьму по прихоти короля и до тех пор, пока он не выкажет ему своё повиновение. От этого он решительно отказался. В то время как некоторым из заключённых, по всей видимости, были предоставлены определённые свободы, условия заключения Элиота в Тауэре были сделаны исключительно тяжёлыми. Гнев Карла был направлен главным образом именно против него, не только как против его непосредственного политического противника, но и как обвинителя и злейшего врага герцога Бэкингемского.

Элиот находился в тюрьме в течение некоторого времени, в период которого написал несколько работ: «Negotium posterorum», отчёт о деятельности парламента в 1625 году; «The Monarchie of Man», политический трактат; «De jure majestatis, a Political Treatise of Government»; «An Apology for Socrates», сочинение в свою защиту. Весной 1632 года его душевное здоровье окончательно расстроилось. В октябре он подал прошение Карлу с разрешением переехать в деревню, но разрешение покинуть тюрьму можно было получить только ценой выказывания повиновения, от чего он в итоге отказался. Элиот умер 27 ноября 1632 года. Когда его сын попросил разрешения для перемещения тела отца в Порт-Элиот, Карл, чья обида на покойного ещё сохранялась, дал отказ с коротким комментарием: «Пусть сэра Джона Элиота похоронят в церкви того прихода, где он умер».

Элиот был женат на Радагунд, дочери Ричарда Геди из Требурсё в Корнуолле, от которой у него было пять сыновей и четыре дочери.

• Эта статья (раздел) содержит текст, взятый (переведённый) из одиннадцатого издания энциклопедии «Британника», перешедшего в общественное достояние.

Отрывок, характеризующий Элиот, Джон (политик)

Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.