Юн Сон До
Юн Сон До (кор. 윤선도, 尹善道; 27 июля 1587, Сеул ~ 11 июня 1671, Сеул) — корейский поэт, государственный деятель и конфуцианский учёный. Литературные имена — Косан («одинокая гора») и Хэон («старик моря»).[1]
Биография
Родился в Сеуле в семье чиновника третьего ранга Юн Юсима династии Чосон. Его усыновил и воспитывал бездетный дядя Хон Чун, чиновник первого ранга. В возрасте 11 лет он начал обучение в буддийском храме.[2][3] Однако, формально у него не было наставника, кроме отца, и любимым местом учёбы для него был храм в горах. В 17 лет он женился на дочери Юн Тона и продолжил изучение классики, в особенности «Малое Учение» (сяо сюэ, кит. 小學) философа Чжу Си. Впоследствии он приказал в обязательном порядке своим детям читать «Малое Учение» ради процветания семьи Юн.[2]
В 1612 году Юн Сон До сдал экзамен на государственную степень «коси»[3] и рано достиг успеха в карьере государственного чиновника, но, обладая прямым и честным нравом, обвинил в коррупции министра Ли Ичома в 1616 году и был изгнан из дворца до самой смерти министра. Отправился на Чеджудо, но переехал на остров Погильдо в Хэнаме,[4] где по сей день находится его родовое поместье.[3] В 1618 году написал первые сиджо — «Песни Уныния» (Кёнхоё).
Через 13 лет вернулся в качестве наставника детей диктатора Кванхэгуна, среди которых был будущий король Хёджон. В результате придворных интриг в 1635 году опять был выслан в Хэнам. Вскоре в 1638 году ему предложили новую должность, но он отказался и ещё раз был сослан в Йондок.
Уехав в долину Кумсо, в 1642 году написал цикл поэм «Новые песни в горах», куда входит цикл «Песни пяти друзей». Когда на престол взошёл его ученик, король Хёджон, Юн не был приглашён ко двору, поскольку принадлежал к противному клану южан — «Намин».[1][4]
В 1655 году Юн Сон До написал самый известный свой цикл из 40 стихов «Времена года рыбака». Вскоре ему предоставили высокую должность, которую, однако, ему не позволили в полной мере реализовать сторонники «западного клана». К тому же болезнь заставила его снять с себя полномочия и уехать.
Затем его назначили третьим министром церемоний. Эту последнюю должность он так и не получил — внутриклановая борьба снова отправила его в ссылку. В одном из подобных споров сгорела его рукопись. Юн Сон До умер вскоре после отмены его последней ссылки, проведя в итоге в изгнании 14 лет.[1]
Большую часть своей 85 летней жизни провёл в деревне, размышляя о жизни и посвятив себя поэзии и обучению ей.[5]
Творчество
Автор поэзии «рек и озёр», непревзойденный мастер пейзажа в жанре сиджо. В его творчестве органически слились тенденции древней корейской поэзии (хянга) и живого народного песенного творчества, китайская классическая образованность и веяния нового времени. Продолжатель традиции корейской культуры, которая подразумевала особую роль поэта и поэтического текста на родном языке и связывала с пейзажной поэзией специфическое воздействие на мир с целью восстановить и поддержать в нём нарушенную гармонию.[6] После Чон Чхоля является вторым автором сиджо в корейской литературе.[4]
Оставил 6 томов сочинений на ханмуне и корейском языке. «Косан юго» (издано посмертно), в том числе несколько циклов сиджо. Общее количество поэтических произведений — 75.[3] Круг тем Юн Сон До не выходит за рамки пейзажной лирики («поэзии рек и озёр»). Однако его творчество явилось своего рода рубежом в истории жанра сиджо и корейской поэзии в целом. Юн Сон До обращался к народной песенной традиции, в ряде случаев заменил китайскую лексику корейской, повысил роль корейского образа. В отличие от большинства поэтов того времени, который писали свои стихи на «ханмуне», Юн Сон До писал свои стихи на «хангыле», который тогдашние конфуцианцы презирали.[3]
Лучшим его творением считается цикл из сорока сиджо «Времена года рыбака», который объединяется по временному принципу.[6] В нём подчеркивается слияние ритма жизни человека с равномерным ходом времени.[7] В них поэт размышлял о жизни в удалении от политической борьбы.[1] Рыбак — это старинный образ мудреца живущего в простоте среди природы.[8]
Некоторые его стихотворения переведены Анной Ахматовой. В одном из интервью она говорила о нём так («Культура и жизнь», 1957, № 1): «В сборник вошла поэма Юн Сон До „Времена года рыбака“, сюжет и общее настроение которой неожиданно напоминают повесть Эрнеста Хемингуэя „Старик и море“».
Пример поэзии:
Солнце жарко льет полдневный луч,
И вода в реке, как будто масло.
Ты греби, греби туда, рыбак!
Что на месте мне одном стоять,
Рыбу я ловить повсюду стану.
Ты плещи, весло мое, плещи!
Но «Чиста Цанланская вода»
Вспомнил — и совсем забыл про рыбу.
(Перевод А. Ахматовой)
См. также
Напишите отзыв о статье "Юн Сон До"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 [www.bookrags.com/biography/yun-sondo Encyclopedia of World Biography]
- ↑ 1 2 [www.jstor.org/pss/40726468 The life and poetry of Yun Sondo. Peter H. Lee. Monumenta Serica. Vol. 22, No. 1, 1963]
- ↑ 1 2 3 4 5 [www.koreana.or.kr/months/news_view.asp?b_idx=953&lang=ru&page_type=list В дорогу. Ким Хён-юн//KOREANA. A Quartely on Korea Art and Culture]
- ↑ 1 2 3 The land of scholars: two thousand years of Korean Confucianism By Jae-un Kang, Jae-eun Kang
- ↑ [thewordshop.tripod.com/Sijo/fishermanscalendar.htm Korean Classical Sijo — Sijo Masters in Translation.]
- ↑ 1 2 Корейская литература//История всемирной литературы: В 9 томах / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1983.
- ↑ Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. Редакторы: В. Санович и М. Ваксмахер. Библиотека всемирной литературы. Т.16., стр. 396.
- ↑ [www.bookrags.com/research/yun-sun-do-ema-06 Yun So Do//Encyclopedia of Modern Asia]
Ссылки
- [youtube.com/watch?v=n-bO7Vnzm3s Лес поэта Юн Сон До на острове Погильдо] на YouTube
Литература
- [bse.sci-lib.com/article127812.html Большая Советская Энциклопедия]
- Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. Редакторы: В. Санович и М. Ваксмахер. Библиотека всемирной литературы. Т.16., стр. 454—458.
- Косан сига. Пак Сон Ый чусон, Сеул, 1957; в рус. пер., в кн.: Корейская классическая поэзия, М., 1958.
- Чхве Си Хак, Косан Юн Сон До-ва кыый мунхак, в сборнике: Коджон чаккарон, т. 2, Пхеньян, 1959.
- Lee, Peter, trans. and ed. (1991) Pine River and Lone Peak. Honolulu: University of Hawaii Press.
- O’Rourke, Kevin. (2001) The Fisherman’s Calendar. Seoul: Eastward.
- O’Rourke, Kevin, trans. and ed. (1993) Tilting the Jar, Spilling the Moon. Dublin, Ireland: Daedalus.
- Cho Dong-il and Daniel Bouchez (2002). Histoire de la littératuyre coréenne de origins à 1919. Paris: Fayard.
Отрывок, характеризующий Юн Сон До
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!
В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
