Адалид-и-Гамеро, Мануэль де

Мануэ́ль де Адали́д-и-Гаме́ро (исп. Manuel de Adalid y Gamero; 8 февраля 1872, Данли ― 29 марта 1947, Тегусигальпа) ― гондурасский композитор, дирижёр и педагог.

Биография

Учился в Гондурасской национальной консерватории, а также осваивал профессию инженера. По окончании обучения служил церковным органистом в Гватемале и Данли. Технические навыки помогли ему сконструировать схожий с органом инструмент из бамбуковых трубок, который сам Адалид назвал «оркестрофоном». В 1895 он основал в родном городе Данли духовой оркестр, который через несколько лет приобрёл огромную популярность в стране и дал толчок для появления и развития таких коллективов в других городах. В 1915—1932 гг. (с трёхлетним перерывом) Адалид занимал пост генерального директора духовых оркестров Гондураса.

Для духовых оркестров Адалид сам писал польки, вальсы, марши, мазурки, однако его перу принадлежат и крупные концертные произведения. Два из них ― «Тропическая сюита» и «Похороны кролика» (исп. Los funerales de un conejito) были исполнены в Испании и США. Среди других сочинений композитора ― трио для скрипки, виолончели и арфы «Смерть барда», симфонические поэмы «Ночь в Гондурасе» и «Призраки заколдованного замка». Значительна также роль Адалида как педагога: в течение многих лет он преподавал в консерватории, где среди его учеников, в частности, был крупнейший гондурасский композитор-симфонист Франсиско Рамон Диас Селайя; Адалиду принадлежит учебник «Искусство дирижирования» (исп. El Arte de Dirigir; 1921).

Ссылки

• [nacerenhonduras.blogspot.com/2009/04/biografia-de-manuel-de-adalid-y-gamero.html Биография]  (исп.)

Отрывок, характеризующий Адалид-и-Гамеро, Мануэль де

– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.