Адмира, Анри
| Анри Адмира (Адмираль) | |
| фр. Henri Admirat | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Анри́ Адмира́ или Адмира́ль (фр. Henri Admirat или Admiral; 3 сентября 1744 года, Auzelles — 17 июня 1794 года, Париж) — француз, известный попыткой покушения на члена конвента Колло д’Эрбуа, за которую он поплатился жизнью на эшафоте[1].
Содержание
Биография
Сын крестьянина из Оверни, в молодости прибыл в Париж в поисках работы. Служил в домах Бертена (Henri Léonard Jean Baptiste Bertin) и его родственников, и по рекомендации того был определён сторожем в контору королевской лотереи[2].
По упразднении конторы с началом революции, остался в Париже в бедственном положении и был свидетелем революционных кровавых происшествий эпохи террора (5 сентября 1793 — 27 июля 1794). Намеревался убить Робеспьера, но его не впустили в квартиру, тогда 22 мая 1794 года застал члена конвента Колло д’Эрбуа возвращающимся домой и стрелял в него из двух пистолетов, но не попал, укрылся в своей квартире на пятом этаже. Отстреливался, когда пришли его арестовывать; на допросе сожалел, что промахнулся.
Но тут произошли два события, которые убедили людей, что «иностранный заговор» действительно существует и заговорщики начинают действовать. 3 прериаля некий Анри Адмираль пришёл в девять часов утра к Робеспьеру, но тот его не принял. Весь день этот человек провёл в городе – ел, пил, развлекался. К одиннадцати часам вечера он вернулся к себе домой, но в квартиру не вошёл, а остался на лестнице. Когда около часа ночи в вестибюль вошёл сподвижник Робеспьера Колло д'Эрбуа, живущий в том же доме, Адмираль выстрелил ему в голову. Но пистолет дал осечку. Напуганный Колло д'Эрбуа нагнулся, чтобы поднять трость, и это спасло ему жизнь, потому что Адмираль выстрелил второй раз. Потом он забаррикадировался в своей квартире, но это не спасло его от ареста. Анри Адмираля отправили в Консьержери. Там безумец повторял только одно: он сожалеет, что промахнулся и что купил за большие деньги никуда не годное оружие...— Жюльетта Бенцони. Роман «Кровавая месса»
В донесении, представленном Комитету общественного спокойствия репрезентантом Лакостом, был назван главным орудием внешних врагов Франции, агентом Питта и Кобурга и корреспондентом всех королевских дворов Европы[2].
Суд
Вместе с ним суду были преданы 53 человека, о которых он никогда не слышал. «С ума ли вы сошли, — сказал он в суде Фукье-Тенвилю, — что обвиняете всех этих людей в сообщничестве со мной!» Выслушав смертный приговор всем подсудимым, он воскликнул: «Сколько добрых людей я сгубил!»[2]
Список 53-х французов, преданных революционному суду в качестве «сообщников» Адмира.
Казнь
На казнь 17 июня 1794 года на парижской площади «Пляс Насьон» (place de la Nation) его привезли в красной рубахе[3] и казнили последним из 62 жертв того дня[2]. Тело Адмира, вместе с телами 53-х «сообщников», было брошено в общую могилу парижского кладбища Пик-Пюс.
Напишите отзыв о статье "Адмира, Анри"
Примечания
- ↑ Адмираль Анри л' // Энциклопедический словарь, составленный русскими учеными и литераторами. — СПб., 1861.
- ↑ 1 2 3 4 А. Плюшар. Энциклопедический лексикон, том 1. — Типография А. Плюшара; С.-П., 1835 — с. 207 (Адмираль, Генрихъ).
- ↑ Одежда для убийц и отравителей, ст. 4, параграф I, 1-я часть Уголовного кодекса 1791 года
Литература
- А. Плюшар. Энциклопедический лексикон, том 1. — Типография А. Плюшара; С.-П., 1835 — с. 207 (Адмираль, Генрихъ).
Отрывок, характеризующий Адмира, Анри
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
