Акты патриарха Тихона (книга)

«Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти. 1917—1943 гг.» — фундаментальный труд по истории Русской православной церкви первой половины XX века, составленный Михаилом Губониным. Издан Православным Свято-Тихоновским гуманитарным институтом в 1994 году. Название книге дано издателями.

Труд содержит тексты церковных документов Патриарха Тихона, его указы, речи, послания; акты и переписку, посвященные вопросу о каноническом правопреемстве высшей церковной власти с комментариями составителя, а также материалы о репрессиях против духовенства и содержит множество исторических свидетельств, подобранных с целью дать полную и объективную картину событий церковной жизни с момента восстановления Патриаршества.

Книга сразу «стала одним из самых цитируемых церковно-исторических изданий и одновременно — образцом подлинно церковного исторического труда».

История создания

Михаил Губонин до последних дней жизни собирал материалы, посвящённые Патриарху Тихону и истории Русской церкви в советский период. Он копировал тексты документов, собирал подробные сведения о жизни патриарха, его указы, речи, послания; акты и переписку, посвящённые вопросу о каноническом правопреемстве высшей церковной власти; материалы о репрессиях против духовенства. Всё это Губонин делал нелегально и с большим риском. После его ареста первая коллекция документов была изъята.

Выйдя на свободу, Михаил Губонин стал собирать материалы заново. Для сохранения максимально полной информации он упоминал документы, тексты которых достать не мог, но имел более или менее надёжные сведения об их существовании и времени написания. Провёл работу по датировке собранных материалов, раскрытию фамилий иерархов. Стремился к максимальной объективности, отказался от избирательного подхода к документам, их обработке, приводил и тексты подложных посланий и писем, если они оказали влияние на взгляды и поведение определённой группы духовенства.

Кроме документов, хранившихся в его архиве в подлиннике, Михаил Губонин широко пользовался книгами протопресвитера Михаила Польского и рукописью диссертации архимандрита Иоанна (Снычёва) «Церковные расколы в Русской Церкви 20-х и 30-хх годов ХХ столетия: григорианский, ярославский, иосифлянский, викторианский и другие. Их особенность и история» (защищена в 1966 году), а также другими опубликованными и неопубликованными источниками, всегда указывая в ссылке под документами их происхождение.

Михаил Губонин представил документы в широком историческом контексте, дал им заголовки, датировал их, сопроводил предисловиями и обширными комментариями, содержавшими важные хронологические и биографические сведения. В его книге, наряду с полностью воспроизведёнными документами, помещены фрагменты документов, цитаты из документов. Он раскрывал все фамилии иерархов, что позволяло избежать путаницы, которая часто встречается в исследованиях.

Объём созданного материала составил около 14 тысяч страниц машинописного текста. Оригинал рукописи состоит из 32 машинописных тетрадок большого формата, сшитых вручную, в которые вклеены подлинные фотографии иерархов, автографы, листовки и другие документы, которые можно условно разделить на две основные категории. К первой относятся газетные и журнальные материалы, ко второй — письма и послания иерархов, многие из которых были опубликованы впервые. Составитель включил в сборник хранившиеся в частных собраниях копии писем, посланий и других материалов.

Несмотря на большую работу, проделанную автором, не все периоды в книге отражены одинаково подробно. Так, к периоду с 1935 по 1937 год относятся всего пять документов (всего их в сборнике около 600), причём два из них только упоминаются, а текст отсутствует.

Публикация

Значительное число документов по истории церкви из архива Губонина было опубликовано Львом Регельсоном в качестве приложения к его книге «Трагедия Русской Церкви, 1917—1945» (Париж, 1977). Помещая эти материалы, Регельсон не называл фамилии Губонина, а сослался на «Архив-1» (часть собрания Губонина).

Позже архив попал в Православный Свято-Тихоновский богословский институт, в 1994 году на его основе был издан сборник документов «Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти», охватывающий 1917—1943 годы. В него также включён неоконченный список всех епархий и правящих архиереев (в том числе обновленческих, раскольнических) за 1917—1946 годы, составленный Губониным совместно с его учеником П. Н. Грюнбергом.

Издатели уточнили неправильно установленное им авторство некоторых документов, в ряде случаев исправили предложенную датировку. Кроме того, в сборник включены некоторые документы и сведения, поступившие в распоряжение редакторов книги после кончины составителя. Большую часть таких дополнений предоставил иеромонах Дамаскин (Орловский).

В качестве приложения в книге были приведены краткие биографические справки видных церковных священнослужителей и архиереев, были доработаны некоторые иллюстрации, в частности — схема канонического преемства высшей церковной власти.

Отрывок, характеризующий Акты патриарха Тихона (книга)

Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.