Алчность (фильм, 1924)

О шведском мультфильме см. Алчность (мультфильм)

Алчность
Greed
Жанр	мистическая драма
Режиссёр	Эрих фон Штрогейм
Продюсер	Ирвинг Тальберг
Автор сценария	Эрих фон Штрогейм
В главных ролях	Гибсон Гоуленд СейЗу Питтс Джин Хершолт
Оператор	Уильям Дэниэлс Бен Рейнолдс
Композитор	Уильям Экст
Кинокомпания	Метро-Голдвин-Майер
Длительность	140 минут, 239 минут (восстановленная версия)
Бюджет	$546,883
Страна	США
Год	1924
IMDb	ID 0015881
Выход фильма «Алчность» (оригинальное название — Greed)

К:Фильмы 1924 года

«Алчность» (англ. Greed, 1924) — американский художественный фильм Эриха фон Штрогейма, ставший легендой мирового кинематографа. Один из самых длинных немых фильмов. С 1991 года включён в Национальный реестр важнейших фильмов.

История создания

Сценарий фильма Эрих фон Штрогейм написал на основе повести Фрэнка Норриса «Мактиг. Сан-Францисская история», действие которой происходит в самом конце XIX века. Внимательный к деталям режиссёр, чтобы не тратить деньги на костюмы и прочий антураж того времени, перенёс действие в 20-е годы XX века.

К подготовке съёмок Штрогейм приступил в самом конце 1922 года, вскоре после своего перехода из «Юниверсал» в «Goldwyn Pictures»; при этом с особенной тщательностью подбирал актёров, не только на главные роли. «Нетрудно заметить, — писал Штрогейм, — что я всё время, если это возможно, использую одних и тех же актёров и актрис. Когда мне понадобился Гибсон Гоуленд на роль Мак-Тига, оказалось, что он в Шотландии. Я вызвал его, поскольку ни один из актёров не соответствовал столь точно, как он, описанию внешнего облика и характера героя. Когда я захотел использовать Чезаре Гравина, то узнал, что он с женой-певицей отбыл в Аргентину. Ему тоже пришлось вернуться».

Для съёмок фильма, было приобретено два дома в Сан-Франциско, в том самом квартале, где, по описанию Норриса, жил Мактиг. Режиссёр сохранил нетронутой обстановку и даже грязь и паутину. В ходе съемок не использовались искусственные декорации, в частности, заключительный эпизод фильма снимался в Долине Смерти; Штрогейм по этому поводу вспоминал: «Мы были первыми белыми (41 мужчина, одна женщина), которые проникли в эту самую низкую впадину земли, после поселенцев. Мы работали и в тени, и без тени при температуре 142 градуса по Фаренгейту».

После первого рабочего просмотра варианта, смонтированного лично Штрогеймом и длившегося около 9 часов, руководство фирмы потребовало, чтобы фильм был многократно сокращён. Штрогейм частично сократил фильм, с 42 катушек до 24-х, но от дальнейших сокращений отказался. Рэкс Ингрэм сократил фильм до 18 катушек, а в итоге студия сама сократила фильм для проката до 10 катушек. Эту версию «Алчности» Штрогейм отказался даже смотреть и в печати заявил, что не признает фильм своим. Тем не менее даже в таком виде фильм вошёл в золотой фонд мирового кино; в частности, по итогам авторитетного опроса 1958 года оказался в числе двенадцати лучших фильмов всех времён и народов.

При сокращении из фильма выпали некоторые сюжетные линии, в том числе история Зеркова (Чезаре Гравина), который, заподозрив у уборщицы Марии (Дэйл Фуллер) значительные сбережения, убивает её и, не обнаружив никаких сбережений, кончает жизнь самоубийством.

Оригинальная версия «Алчности», по-видимому, утеряна, — во всяком случае, многолетние попытки отыскать её пока успехом не увенчались. В настоящее время издаются две версии фильма: смонтированная студией, длящаяся 145 минут (существует и ещё более короткая — 102 минуты), и так называемая «восстановленная» — 4-часовая версия, представляющая собой частичное восстановление авторской с помощью сохранившихся фотографий и титров. Эта версия, созданная в 1999 году компанией Turner Entertainment с использованием поэпизодных разработок Штрогейма, которыми он руководствовался во время съёмок^{[www.imdb.com/title/tt0015881/alternateversions]}, даёт по крайней мере представление об авторском замысле.

Сюжет

В маленьком городке в Калифорнии живёт Джон Мактиг (Гибсон Гоуленд). Сын шахтёра, он тоже работает в шахте, играет на аккордеоне, любит птиц, но работа ему не нравится. В городок из Сан-Франциско приезжает дантист Поттер и объявляет конкурс на лучшего дантиста. Победив в конкурсе, Мактиг вместе с Поттером отправляется в Сан-Франциско и, оставаясь самоучкой, открывает собственный зубоврачебный кабинет.

Из того же городка в Сан-Франциско приезжает старый друг Мактига Маркус (Джин Хершолт); его невесте Трине (СейЗу Питтс) необходима помощь дантиста, и Маркус приводит её к Мактигу. У его кабинета они сталкиваются с продавцом лотерейных билетов; несмотря на отговоры Маркуса, считающего всякую лотерею обманом, Трина покупает один билет.

Мактиг влюбляетсяся в Трину, и Маркус легко уступает ему невесту. В день свадьбы молодожёны узнают, что Трина выиграла в лотерею 5000 долларов, в то время — целое состояние. Маркус горько сожалеет о том, что уступил Мактигу невесту вместе со столь значительным капиталом; он пытается предъявить свои права на часть выигранной Триной суммы, но делиться с ним супруги не хотят, и Маркус в отместку доносит в полицию, что его друг практикует без диплома. Мактиг теряет свою профессию, а в Трине богатство пробуждает алчность, которая постепенно вытесняет в её душе все прочие чувства; купив на выигранные деньги золотые монеты, она часами перебирает и чистит их, пряча от мужа, и не желает тратить деньги даже несмотря на то, что муж остался без работы, — на этой почве между супругами всё чаще происходят ссоры. Мактиг пробует воровать деньги, но бдительная Трина его обыскивает...

Мактиг начинает пить, постепенно опускается и в конце концов, брошенный Триной, становится бродягой. Трина, не желая тратить деньги даже на собственные нужды, устраивается работать уборщицей.

В бедственном положении Мактиг вспоминает о Трине и о деньгах, и в нём тоже просыпается алчность. Пытаясь отобрать у Трины деньги, Мактиг нечаянно убивает её; он забирает окровавленный мешок с деньгами и отправляется в родной городок вновь устраиваться на работу в шахте. Но о случившемся узнаёт Маркус, ставший помощником шерифа.

Мактиг пытается укрыться в Долине Смерти, ступить в которую в те времена отваживались немногие; но Маркус следует за ним. Они встречаются в пустыне, измученные жаждой; в завязавшейся борьбе побеждает Мактиг, всё золото достаётся ему; но выйти из пустыни Мактиг не может: он прикован наручником к убитому им Маркусу.

В ролях

• Гибсон Гоуленд — Мактиг
• СейЗу Питтс — Трина
• Джин Хершолт — Маркус
• Дэйл Фуллер — Мария
• Темпе Пиготт — мать Мактига
• Джек Кёртис — отец Мактига (нет в титрах)
• Сильвия Эштон — Моммер Зиппе
• Честер Конклин — Поппер Зиппе
• Джоан Стэндинг — Селина
• Чезаре Гравина — Зерков
• Эрих фон Ритзо — доктор «без боли» Поттер (в титрах не указан)
• Фрэнк Хейз — Грэннис, ветеринар (в титрах не указан)
• Эрих фон Штрогейм — продавец воздушных шаров (нет в титрах)

Съёмочная группа

• Эрих фон Штрогейм — режиссёр и автор сценария
• Уильям Х. Дэниелс — оператор
• Бен Ф. Рейнолдс — оператор
• Уильям Экст — композитор

Продюсер: Ирвинг Тальберг

Литература

• Arthur Lennig. Stroheim. — Lexington: The University Press of Kentucky, 2000. — ISBN 0-8131-2138-8.  (англ.)
• Herman G. Weinberg. The Complete Greed of Erich Von Stroheim: a reconstruction of the film in 348 still photos following he original screenplay plus 52 production stills. — NY: ARNO Press, 1972. — ISBN 0-4050-3925-5.  (англ.)

Источники

1. С. В. Комаров. История зарубежного кино. Том 1. Немое кино. — М.: «Искусство», 1965.

Отрывок, характеризующий Алчность (фильм, 1924)

Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.