Андреев, Евстафий
Поделись знанием:
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
| Евстафий Андреев | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Принадлежность | |
| Звание | |
Евста́фий Андре́ев (Останя) (род. около 1490 г.) — русский дворянин и воевода. Выполнял дипломатические поручения в годы правления Василия III и в первые годы правления Ивана Грозного .
Содержание
Биография
- В 1511 г. — подьячий, посланник царя Василия в Крым. «Тогда былъ посланъ въ Крымъ Останя[1] Андреевъ къ Окольничему, Михаилу Васильевичу Тучкову[2]»[3].
- В 1515 г. в книге Крымских дел № 4 от 1515 г. из архива посольского приказа есть запись: «А с Волошскою[4] грамотой ездилъ Останя Андреевъ и та грамота и посылка Останина писана в Волошскомъ ящике[5]».
- В 1528 г. — воевода в Кашире.
- В 1529 г. — прибыл в Тулу из Каширы «по крымским вестем» для укрепления стоявших уже под городом воевод.
Лета 7037-го марта наряд от поля:…На Туле были воеводы князь Федор Иванович Одоевской да наместник князь Иван Михайлович Троекуров, да с Коломны князь Василей Кияс Мещерской, да Ивашка Тутыхин, с Коширы Останя Ондреев.
- В конце февраля 1530 года находился под Тулой в большом полку 4-м воеводой. В апреле 1530 — мае 1531 гг. был среди прочих воевод «в Севере на Клевени»[6].
Тово же лета апреля в 19 день, а в ыных розрядех пишет 7038-го году, в Севере на Клевине стоял царь Шиголей козанской, да с ним воеводы боярин князь Борис Иванович Горбатой да князь Иван Васильевичь Борбашин, да князь Федор Васильевич Овчина Телепнев Оболенской, да Дмитрей Семенов сын Воронцов, да Василей Ондреев сын Коробов, да с ними ш Микита Олферьев сын Филипова Нащокин да Останя Ондреев.
Лета 7039-го июля роспись от поля по берегу:…Того же лета майя был в Севере на Клевени Шигалей, царь казанской. Да в Севере же были воеводы боярин князь Борис Иванович Горбатой, князь Иван Иванович Барба, князь Федор Овчина Телепнев, Дмитрей Семенов сын Воронцов, Василей Ондреев сын Коробов да с ними Митька Олферьев сын Филипова Нащекин да Останя Андреев.
- В 1534—1536 гг. — 2-й (полковой) воевода в Новгороде-Северском.
В Новегородке-Северском был наместник князь Иван Иванович Барбашин; да в Нове же городке был князь Александр Иванович Стригин да с ним Останя Андреев. А каково будет дело, ино быти в городе князю Олександру Стригину да с ним Остане Ондрееву, а за городом быти наместнику князю Ивану Барбашину.
- В 1543 году был в Крыму, когда русский посол князь А. В. Кашин[7], уезжая в Москву, поручил Евстафию Андрееву вести в своё отсутствие все посольские дела при дворе хана[8]. Возвратился Андреев в Москву приблизительно через два года.
- В начале 1546 года был послан в Казань: по просьбе жителей дать в цари Шиг-Алея — привести на верность народ к присяге.
Лета 7054 (1546). Казанские князи и мырзы из Казани злочестивого царя выслали, а к великому князю присылали бити челом послов своих, в великое говенье, чтоб князь велики их пожаловал, дал им царя, а оне во всей хотят воле в великого князя быти. И князь велики посылал в Казань Останю Ондреева, и по великого князя приказу перед Останею все казанские люди великому князю шерть пили, что им во всем в великого князя воле быти. И пришел Останя к Москве по здорову. И князь великий после велика дни на шестой неделе отпустил в Казань на царство из Касимова города царя Шигалея, а послал в Казань на царство его сажати бояр своих…
- 15 марта 1546 г. Андреев вернулся в Москву в составе русского посольства, вместе с которым приехал и казанский посол Гаммет-ших (шейх), имевший на руках грамоту, написанную от имени трех знатных казанцев — Буюрган-сеида (Абеюрган), князя Кадыша и Чюры Нарыкова (последний также был князем — карача-беком и принадлежал к клану Аргынов). В грамоте говорилось: «Сеит, и уланы, и князи, и мырзы, и шихы, и шихзады, и долышманы, и казакы, и вся земля Казаньскаа биют челом… чтобы их государь пожаловал… дал им на Казань царя Шигалея, а послал бы в Казань своего сына боярского привести сеита, и уланов, и князей, и всю землю Казаньскую к правде». Сеидом, от имени которого было написано письмо и которого совместно с остальной знатью ханства должны были «привести к правде», был Буюрган. В летописи сообщается, что «князь великий послал к сеиту к Беюргану, и к Кадышу, и к Чюре… Остафия Андреева с своим жалованным словом и к правде их привести». Перед русским послом «сеит, и уланы, и князи, и мырзы, и вся земля Казаньская» великому князю московскому «правду учинила» в том, что «им от великого князя и от Шигалея-царя неотступными быти и до своих животов». Вместе с русским послом, принявшим присягу верности от казанцев, в Москву прибыли и казанские послы — князь Уразлый с хафизом (афызом) Андрычеем. Послам было предписано «бити челом» от имени «сеита, и уланов, и князей, и всей земли Казаньской», чтобы «государь отпустил к ним Шигалея-царя не модчаа»</blockquote>
- Оставил после себя сына Якова, который записан был в «Дворцовой тетради 50-х годов XVI века», как Яков Остафьев сын Ондреева, сын боярский III статьи по Коломне; дворовый сын боярский. Еще раз сын Андреева Евстафия был упомянут в «Тысячной книге 1550 года».
Напишите отзыв о статье "Андреев, Евстафий"
Примечания
- ↑ Имя (прозвище) Останя скорее всего произошло от нехристианского личного имени Остан, другая версия — из нарицательного останок — остаток, наследство, имущество.
- ↑ Тучков Михаил Васильевич, ближайший думец, боярин и дворецкий царя Василия Ивановича, начал службу ему с провода пограничной черты уделов младших братьев (1504 г.). Царь Василий посылал его всюду, где требовался тонкий ум наблюдательного дипломата, умеющего извлекать пользу для дела из хода обстоятельств. Этим объясняются посылки Михаила Васильевича Тучкова (в сане окольничего) в Крым два раза (1511 и 1515 гг.) и в Казань (1515—1516 г.). В 1521 году в качестве наместника новгородского подписал он мир со Швециею.
- ↑ Исторія государства россійскаго, Volume 7 Авторы: Николай Михайлович Карамзин,Дмитрій Николаевич Блудов (граф). Архив. Переписная книга, л. 203 на об.
- ↑ Местоположение „Волошской земли“ и волошского населения простирается от Норика к Паннонии и Трансильвании и далее — в Валахию и Молдавию.
- ↑ В. О. Ключевский отмечал: „Несмотря на многостороннее развитие дипломатических отношений московского двора со времени Ивана III, долго не заметно особого заведовавшего ими учреждения: их вел непосредственно сам государь с думой“. В самом деле, существовала тесная связь внешнеполитических дел с делопроизводством Боярской Думы и домовой казной великого князя. Согласно описи Царского архива, к началу XVI в. скопилось настолько много дипломатических документов, что появилась потребность в их систематизации. Для этого дела по сношениям с определенными государствами распределялись по годам и для них отводились особые пронумерованные ящики: „волошские“, „немецкие“, „крымские“ и т. д. Таким образом, можно говорить о становлении специального ведомства — будущего приказа, которому позднее и был передан весь Царский архив.
- ↑ Река Клевень относится к бассейну Днепра.
- ↑ Кашин-Оболенский, Александр Васильевич, князь — сын родоначальника Кашиных. С 1512 г. часто встречается он в воеводах то в охраняющих от Крыма полках на «берегу», то в действующих войсках против Литовского княжества. В 1534 г. воеводствовал в Стародубе; осажденный литовским воеводой Немировым, отбил его смелой вылазкой, захватив «наряд» (пушки) и пленных.
- ↑ П—в. Андреев, Евстафий // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
Литература
- Кн. Щербатов, «История Российская» 7, стр. 177 и 196.
- РАЗРЯДНАЯ КНИГА 1475—1598 ГГ.
- Разрядная книга 1475—1605 гг. Том I. Часть II. М. АН СССР. (Институт истории). Наука. 1977
- ЗАПИСКИ О РЕГЕНТСТВЕ ЕЛЕНЫ ГЛИНСКОЙ И БОЯРСКОМ ПРАВЛЕНИИ 1533—1547 гг.
- Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). — М., 1965. — Т. 13. — С. 148.
Ссылки
- [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVI/Posolbook/PosolBook.html#a00100 Посольские книги конца XV — начала XVIII вв.]
- [www.litru.ru/?book=86796&page=70 История Российская. Часть четвертая — Татищев Василий. О поездке великого князя в Воры.]
Отрывок, характеризующий Андреев, Евстафий
Соня и толстый Петя прятались от смеха.– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
