Андрейчин, Георгий

Георгий Андрейчин

Георгий Андрейчин (болг. Георги Илиев Андрейчин; 20 января 1894, Белица — 20 апреля 1950, Москва) — болгарский, американский и советский политический деятель.

Биография

Родился в селе Белица, которое тогда принадлежало Османской империи. Когда Георгию было 9 лет, в Македонии вспыхнуло восстание против власти турок, и семья Андрейчиных спаслась бегством в свободную Болгарию. Учился в гимназии города Самоков. В гимназии попал под влияние анархистских и толстовских идей. Во время балканских войн записался добровольцем в Македоно-одринское ополчение.

В США

В 1913 году эмигрировал во Францию в Нанси, а из Франции уехал в США. Работал шахтёром в штате Миннесота, помощником инженера. Был активистом радикального профсоюза «Индустриальные рабочие мира». В июне 1916 года был организатором массовой шахтёрской забастовки в Миннесоте, после чего был арестован и избит. Редактировал профсоюзную газету «Solidarity» («Солидарность»).

В 1918 году на известном Чикагском процессе против руководства ИРМ Андрейчин был приговорен к 20 годам тюремного заключения и к штрафу в 30 000 долларов. Однако уже в 1919 его освободили из тюрьмы, а в 1921 году Андрейчин приехал в СССР.

В СССР

С 1921 по 1927 год состоял членом ВКП(б). Участвовал в учредительном съезде Профинтерна как американский делегат. Был членом Исполнительного бюро Профинтерна. Получил советское гражданство.

Работал в Госплане (1923—1924). На всех занимаемых должностях он использовал завязанные в Северной Америке связи и контакты, вел корреспонденцию, сопровождал в поездках по стране немногих прибывавших официально американцев.

В 1924 Андрейчина назначили советником в советском дипломатическом представительстве в Лондоне, возглавлявшемся его земляком Христианом Раковским. В 1925—1926 годах на дипломатической работе в Вене и Париже. В 1926 году работал в Промбанке. Был переводчиком на встрече Троцкого (в то время — председателя концессионного комитета) с Гарриманом в 28 декабря 1926.

Андрейчин, как и Раковский, был троцкистом, сторонником Левой оппозиции. Во время ХV съезда партии в декабре 1927 года Андрейчин вместе с деятелями объединеной оппозиции был исключён из ВКП(б), а затем отправлен в ссылку в Казахстан. В это время Андрейчин переписывался с ссыльным Троцким. В ссылке Андрейчин работал столяром и плотником, чем и жил. Делал стулья, столы, шкафы, диваны, кровати, ящики, сундуки, чемоданы и пр.

В ноябре 1929 года подал заявление о разрыве с внутрипартийной оппозицией. В 1930 освобождён из ссылки и работал в Народном комиссариате торговли, Амторге и Интуристе (до 1935). Сопровождал Герберта Уэллса, когда тот приезжал в СССР в 1934 году.

11 февраля 1935 года снова арестован. 20 апреля 1935 г. Военной Коллегией Верховного суда СССР за шпионаж и связь с троцкистами осужден к 10 годам ИТЛ. 17 ноября 1935 года был привезён в распределительный лагерный центр в Котлас. По этапу пришёл 30 декабря 1935 года в управление Ухтпечлага в посёлке Чибью. 18 января 1936 года болгарина перевели на нефтяной промысел № 3 возле Яреги. С августа он находился в отделении № 4 возле Шудаяга. 25 мая 1937 года Андрейчина перевели в отдаленный угольный промысел возле Усть-Усы. А меньше чем через год, 11 июня 1938 года, он попал в Воркуту. В первых числах октября 1938 года Андрейчина посадили в центральный следственный изолятор в Воркуте, а уже 3 января из Москвы неожиданно получили приказ о транспортировке Андрейчина обратно в Бутырскую тюрьму. Следующие два года его жизни остаются загадкой.

Освобождён в 1941. Во время войны работал в Совинформбюро. Бывал в американском посольстве. В 1945 году в разговоре с американским послом Гарриманом Андрейчин говорил, что американская атомная бомба напугала кремлёвских вождей, поскольку она раскрыла относительную слабость Советского Союза, и осознав эту слабость, они стали такими агрессивными. В октябре 1945 предупреждал Гарримана, что американское посольство прослушивается и несмотря на уверения Гарримана о том, что посольство тщательно проверено на наличие прослушивающих устройств, настаивал на разговоре в ванной комнате с бегущей из крана водой.

В Болгарии

После установления советской власти в Болгарии Андрейчин переехал в Болгарию. Был начальником канцелярии Васила Коларова. Затем был заведующим отдела информации Министерства иностранных дел Болгарской Народной Республики. В 1946 году в качестве представителя Болгарии участвовал в Парижской мирной конференции.

Был знаком с Робертом Конквестом, работавшим в (1946—1947) пресс-атташе британской миссии в Болгарии, у которого брал для чтения «Скотный двор» Оруэлла. Говорил Конквесту, что единственное, чего ему удалось добиться при коммунизме — это сделать свою родную деревню показательной витриной для иностранцев, тем самым обеспечив своим землякам сравнительно высокий уровень жизни.

Арестован советскими спецслужбами 12 мая 1949 года и вывезен в СССР. Обвинялся в шпионской деятельности в пользу английской и американской разведок. Имя Андрейчина присутствует в двух сталинских расстрельных списках, от 23.03.50 и от 11.04.50. Приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР 20 апреля 1950 года к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян. Реабилитирован Военной коллегией Верховного суда СССР 11 марта 1958 г.

Семья

Был женат на Ильзе Карловне Рихтер. Дочери: Ивонна Андрейчина (12.04.1923 - 10.11.2008), Кира Андрейчина (14.04.1933-2.06.2007).

Литература

• Баев, Йордан и Костадин Грозев «Българинът Джордж. Одисея в два свята», Труд, София, 2008.

Ссылки

• Йордан Баев. [www.gazeta-respublika.ru/article.php/19498 Одиссей жестокого века]. Газета «Республика» (Сыктывкар), № 117, 27 июня 2009 г.

Отрывок, характеризующий Андрейчин, Георгий

«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.