Бернард Сильвестр
| Бернард Сильвестр | |
| Bernardus Silvestris | |
| Страна: |
Франция |
|---|---|
| Язык(и) произведений: | |
| Школа/традиция: | |
| Направление: | |
Бернард Сильвестр (Bernardus Silvestris), известный также как Бернард Турский (Bernardus Turonensis) — французский философ-платоник XII века, близкий к Шартрской школе. Прозвище «Сильвестр» получил от лат. silva — «материя»[1] (с этого слова начинается его главный труд, «Космография»).
Содержание
Биография
О биографии Бернарда мало что известно, за исключением того, что в середине XII века он преподавал в Туре. До начала XX века его отождествляли с Бернардом Шартрским. «Космографию» Бернард посвятил Тьерри Шартрскому. В этом посвящении он называет себя Bernardus Silvestris[2], и так же называют его Матье Вандомский (один из его учеников) и Гервасий Мелклейский (Gervais de Melkley), находившийся под влиянием его идей[3]. На сто лет позже Анри д`Андели называет его по-французски Bernardin li Sauvages[4]. В «Космографии» упоминается папа Евгений III, и в одной из рукописей к этому месту на полях написана глосса, в которой сообщается, что книгу папе читали вслух, и он её одобрил.[3] Свой дом в Туре Бернард завещал племяннику, Жерберту Бонсо, который жил там в 1178—1184 годах.[3]
Сочинения
Из приписываемых обычно Бернарду трудов ему несомненно принадлежат два:
- Космография (Cosmographia; другое название De mundi universitate — варианты перевода «О совокупности мира»; «О целокупности мира»; «О вселенной»), философско-аллегорический трактат о сотворении мира, написанный прозиметром и законченный в конце 1140-х годов; сохранилось около 50 рукописей.
- Математик (Mathematicus), поэма в элегических дистихах на тему судьбы и необходимости; сохранилось 17 рукописей. Иоанн Солсберийский в 1159 году цитирует двустишие оттуда, что даёт крайнюю дату написания.
Весьма вероятно, что Бернарду принадлежит известный комментарий на шесть книг «Энеиды», хотя и приписанный ему лишь в одной поздней рукописи. В таком случае ему наверняка принадлежит и комментарий на Марциана Капеллу (сохранился не полностью), в тексте которого содержатся ссылки на комментарий к «Энеиде». Там же упоминается и комментарий на «Тимей» Платона, который не сохранился или же не идентифицирован среди других подобных сочинений.
В трактате Experimentarius Бернарду принадлежит, по-видимому, только вступление, а остальное переведено с арабского.[3]
Напишите отзыв о статье "Бернард Сильвестр"
Литература
- Аверинцев С. С. София-Логос. Словарь. — 2-е изд.. — Киев: Дух і Літера, 2004. — С. 83. — ISBN 9667888843.
Примечания
- ↑ Курциус, Европейская литература и латинское средневековье, 6.2
- ↑ Terrico, veris sententiarum titulis doctori famosissimo, Bernardus Silvestris opus suum.
- ↑ 1 2 3 4 Peter Dronke. [books.google.ru/books?id=bgAVAAAAIAAJ&printsec=frontcover&dq=bernard+silvestris&hl=ru&sa=X&ei=1bDGUY_jHqHo4QSXooC4AQ&redir_esc=y#v=onepage&q=bernard%20silvestris&f=false Introduction. Bernardus Silvestris, his works and his influence] // Bernard Silvestris. Cosmographia. — Leiden: E. J. Brill, 1978. — ISBN 9004057676.
- ↑ В «Битве семи искусств»:
Bernardin li Sauvages,
Qui connoissoit toz les langages
Des esciences et des arts.
Ссылки
- Бибихин В. В. [iph.ras.ru/elib/0393.html БЕРНАРД СИЛЬВЕСТР]. Новая философская энциклопедия. ИФРАН. Проверено 23 июня 2013. [www.webcitation.org/6Hiwdwmy4 Архивировано из первоисточника 29 июня 2013].
Отрывок, характеризующий Бернард Сильвестр
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
