Бой за цементный завод в Чири-Юрте

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Бои за Чири-Юртовский цементный завод
Основной конфликт: Первая чеченская война
Дата	март - май 1995
Место	Чири-Юрт, Шалинский район, Чечня
Итог	Завод занят федеральными войсками
Противники
Чеченская Республика Ичкерия Россия Россия
Командующие
бригадный генерал Иса Мунаев бригадный генерал Ваха Айгумов генерал армии Виктор Казанцев генерал-полковник Геннадий Трошев генрал-полковник Владимир Шаманов
Силы сторон
Чеченские боевики от 50 до 200 боевиков 6 ед. бронетехники 8 миномётов Вооружённые силы 9-я рота 108 ПДП 1-й батальон 324 МСП танковая рота и артдивизион 166 ОМСБР
Потери
См. ниже См. ниже

Бой за цементный завод в Чири-Юрте - эпизод первой чеченской войны, произошедший весной 1995 года. В ходе нескольких попыток штурма федеральным войскам удалось установить свой контроль над Чири-Юртским цементным заводом, превращённым боевиками в крепость на пути к "Волчьим воротам" - входу в Аргунское ущелье.

Предыстория

После взятия Грозного в марте 1995 г. перед федеральными войсками стала задача по установлению контроля над горной частью Чечни. Отряды чеченских боевиков, потерпев поражение в равнинной части Чечни, отходили в горы, создавая базу для ведения партизанской войны. Продвигавшиеся вверх по течению реки Аргун федеральные силы подошли ко входу в Аргунское ущелье, так. наз. "Волчьим Воротам".

Позиции боевиков

У входа в ущелье находилось большое село Чири-Юрт. Четыре дня командование передовых частей, подошедших к селению Чири-Юрт, пыталось договориться с полевыми командирами боевиков и местным населением не проливать кровь. Регулярные контакты сельских руководителей и командиров состоявшего из местных жителей чеченского отряда боевиков с командирами федеральных частей позволили избежать массовой гибели гражданского населения. Отряд боевиков занял оборону на расположенном на окраине села цементном заводе.

Цементный завод находился к востоку от села Чири-Юрт. В советские годы чири-юртовский цементный завод был крупнейшим на Северном Кавказе, производил до полутора миллионов тонн цемента в год.

Цементный завод, расположенный на стыке двух горных гряд под Чири-Юртом, был превращен боевиками в сильный оборонительный узел. С одной стороны завод был прикрыт рекой, остальные незащищенные рекой подходы к заводу были покрыты минными полями. Боевики в обороне использовали существующие и возведенные из цемента огневые точки. Постоянная группировка противника насчитывала 40-50 боевиков. На заводе было до 6 единиц бронетехники. 6-8 минометов, крупнокалиберные пулеметы ДШК и НСВТ. Также имелось большое количество стрелкового оружия и противотанкового, включая и ПТУРы, так же были и зенитные ракеты. Кроме того состав постоянно группировки периодически усиливался за счет отрядов обороняющихся непосредственно на хребте.

Первые попытки штурма

В марте и апреле 1995 г. завод поочередно уже пытались взять 324-й и 245-й мотострелковые полки (Так же для усиления от 166 бригады были задействованы несколько подразделений, какие именно, не установлено). И оба раза, неся потери, отходили назад.

28 апреля 1995 г. Президентом Российской Федерации, Борисом Ельциным, в рамках празднования 50-летия Победы, было объявлено о приостановке боевых действий с российской стороны с 28 апреля по 11 мая 1995 г.  Эту передышку использовали и Российская, и Чеченская стороны. Во время «юбилейного» моратория чеченские боевики перебросили часть сил на равнину, в т.ч. в район Грозного.

Генерал Г.Трошев:

"Мы понимали,что объявление моратория носило чисто политический характер - страна готовилась к празднованию 50-летия Великой Победы, в Москву прибывали многочисленные зарубежные делегации. Но боевики не собирались соблюдать мораторий. Гибли наши солдаты и офицеры, гибли лояльные к нам чеченцы... Дудаевцы использовали передышку для для пополнения и перегруппировки своих сил. Многие реальные достижения "федералов" таяли на глазах, как поздний весенний снег."

Подготовка к третьему штурму

Третий раз брать неприступный завод поручили десантникам полковника (с 2012 г. - генерал-полковник)Владимира Шаманова. Получив для усиления танковую роту, артиллерийские и саперные подразделения поддержки (вероятнее всего не только 166 ОМСБР). Шаманов попросил командующего их направлением генерал-майора Владимира Булгакова, чтобы план операции знали только они двое. Случаи утечки информации были уже нередки. Задача требовала нестандартного решения, иначе было не избежать крупных потерь. Перед раскинувшимся километра на два по фронту заводом - река и якобы мирный поселок Чири-Юрт.

Было ясно, что перемирие используется боевиками лишь для перегруппировки и наращивания сил. Боевики цепко держались за цементный завод, этот своеобразный "замок" на входе в Аргунское ущелье. Переговоры о том, чтобы завод оставить целым, ни к чему не привели. Было решено нанести по укреплениям бомбо-штурмовые и артиллерийские удары. Первые удары пришлись по сёлам Чири-Юрт и Сержень-Юрт.

Генерал Г. Трошев:

"Мало того что комплекс заводских зданий представлял собой мощное оборонительное сооружение, так еще и местность была сложной для наших атакующих подразделений. А бандиты хорошо окопались, укрепились и готовы были сражаться с намного превосходящими их силами. Шаманов доложил мне своё решение на бой. Я одобрил его вариант. Однако во избежание кровопролития попросил (для очистки совести) послать парламентера к боевикам. "Поставь им ультиматум: сопротивление бесполезно - Шаманов доложил мне своё решение на бой. Я одобрил его вариант. Однако во избежание кровопролития попросил (для очистки совести) послать парламентера к боевикам. "Поставь им ультиматум: сопротивление бесполезно - или сдача в плен, или полное уничтожение", - сказал я Владимиру Анатольевичу. Он все сделал, выполнил указание. В общем, мы поступили "по-джентльменски". Как говорится, наше дело - предложить. Полевой командир оборонявшихся дудаевцев ответил на ультиматум вызывающе нагло: мы вас, дескать, тут всех похороним, в ущелье вы не войдете, - что-то в этом роде. Шаманов аж зубами заскрежетал, выслушав бандита: - Ну, сволочь, ты у меня дождешься! Я с тобой еще поговорю, если жив останешься! - И тут же скомандовал: - Вперед! И тут началось. Один день, второй, третий... То артиллерийские удары, то разведка боем, то огневые стычки."

Подвиг артиллериста Валерия Иванова

В боях за цементный завод совершил свой подвиг Герой России гв. рядовой Валерий Иванов. 18-19 мая 1995 г. второй артиллерийский дивизион 166-й мотострелковой бригады, в котором служил В. Иванов, выполнял задачу по огневой поддержке наступающих подразделений ВДВ, которые штурмовали сильно укрепленные позиции боевиков в районе населенного пункта Чири-Юрт.

19 мая 1995 г. позиции дивизиона были обстреляны минометным огнём боевиков. В результате прямого минометного попадания самоходная установка 2С3 "Акация" загорелась, а механик-водитель был контужен. Иванов, проявив смелость, заменил водителя и вместе с командиром расчета, младшим сержантом С. А. Воиновым вступил в схватку с огнём. Получив сильные ожоги лица и рук, командир покинул боевое отделение самоходки, Иванов остался в горящей машине один. Солдат сумел отогнать самоходку с огневой позиции, но сам спастись не успел - от пожара взорвался боекомплект САУ. В течение трех часов сослуживцы прочесывали местность, но найти удалось только маленькие фрагменты человеческого тела. Валерий Иванов погиб, но своими действиями спас жизнь многих своих товарищей. Указом Президента Российской Федерации от 1 декабря 1995 года за мужество и героизм, проявленные при выполнении специального задания гвардии рядовому Иванову Валерию Вячеславовичу присвоено звание Героя Российской Федерации посмертно.

Взятие цементного завода

Завод был до основания разрушен артиллерией и авиацией. 20 мая цементный завод (а на его территории сосредоточились существенные силы Дудаевцев (в капонирах и подземных помещениях) был взят обходным маневром. Войска вплотную подошли к горловине Аргунского ущелья.

Почти двое суток 9 ПДР 108 ГВ.ПДП и все приданные танки усиленно изображали подготовку к наступлению с восточного края завода. Танки вели обстрел завода и маневрировали именно с этого направления. На этом же направлении шло активное разминирование при помощи реактивных зарядов, так называемых "змей-горынычей" (реактивная установка разминирования УР-77 «Метеорит».) Внимание противника также было отвлечено действиями 245 полка, с северо-восточного направления. Боевики поверили и сосредоточили всё своё внимание на северо-восточном и восточном секторах обороны завода.

А подразделения ВДВ генерала Шаманова ударили с другой стороны. В четыре утра без артподготовки операцию начала разведрота. Форсировав реку Аргун, под покровом ночи разведчики обошли поселок Чири-Юрт и, незамеченные, заняли позиции между ним и заводом. И после этого, тем же маршрутом, только через мост, на большой скорости в атаку пошла бронегруппа. Стремительно выскочив между поселком и заводом, четыре десятка боевых машин десанта (БМД-2), не сбавляя скорости и по ходу движения перестраиваясь в боевой порядок, понеслись на завод. Штурм начался настолько внезапно и быстро, что боевики, ожидавшие наступления с другой стороны, перестроиться уже не успели. Через пять минут после начала движения бронегруппы, выпрыгивающие из БМД десантники штурмовали заводские корпуса. Дудаевцы, едва успев понять, что происходит, были обречены. А многие отдыхавшие ночью в поселке бандиты и вовсе не вступили в бой - предпочли потом прикинуться мирными жителями. Основные силы боевиков отошли из района Чири-Юрта на Шатой и Ведено, узнав что федеральные части их обошли, взяв цементный завод.

Новороссийские десантники взяли завод за четыре часа. В 7.30 утра завод был взят без единой потери, несмотря на то, что многие из штурмовавших завод десантников ещё не имели боевого опыта. Для генерала Шаманова это так-же был первый бой в его жизни.

Генерал Г. Трошев:

"И наконец - ночной штурм. Грамотно и стойко оборонялись боевики. Некоторые солдаты дрогнули. Шаманов потихоньку свирепел. Ночную атаку Владимир Анатольевич возглавил сам. В воздухе от железа и свинца аж тесно было. В эфире - мат. Боевики орут: "Аллах, акбар!" И Шаманов, как Чапай, - впереди. Взяли завод. Целый отряд боевиков извели: десятки трупов нашли в окопах и развалинах зданий. В конце концов нашли мы двух живых боевиков. У одного - гранатой разорвало задницу. Жуткое зрелище. Лежит на спине - доходит. На наших глазах и кончился. У второго оторвало руку. Всмотрелись - Ваха, полевой командир, который грозился нас тут всех похоронить. Бледный, как мел. Смотрит испуганно. - Что ж ты, негодяй, натворил? - начал я. - Столько людей (своих прежде всего!) угробил, завод порушил!.. - Довоевался, гнида?! - вспылил Шаманов. Хотел еще что-то добавить, а у того - слезы в глазах. Заплакал, как ребенок. Плюнули в сердцах на окровавленную землю и подались к своим."

Потери

У боевиков по не уточненным данным в ходе последнего штурма 20 мая было 6 убитых и несколько раненых. По утверждению же генерала Трошева было уничтожено несколько десятков бандитов. Боевиков на момент операции на заводе находилось не менее двухсот, которые, побросав оружие, бежали. Десантники в течение дня прочесали не только территорию завода, но и ближайший лесной массив. На заводе было обнаружено множество трофеев.

Данные о потерях со стороны федеральных сил за три штурма не известны. Известно только, что последний, решающий, штурм 20 мая 1995 г. удалось провести без потерь со стороны федеральных сил. В 1995 г. на канале ОРТ был показан сюжет журналистов Николая Шебалкова и Валентины Тарасовой, снятый после боя за цементный завод:

"У селения Чири-Юрт, на цементном заводе произошло убийство с особой жестокостью. То ли боевики отступая не успели замести следы, толи оставили специально для устрашения, но факт жестокости, вот он. Не будем называть фамилию погибшего солдата, погибшего от пыток. Документы удостоверяющие личность найдены, здесь же ... Важно, что погиб от рук палача. Отрубили руку... отрезали половой орган... Фактов свидетельствующих о жестокости боевиков, в этой войне было не мало." 

Цементный завод в дальнейшем

В ходе войны Чири-Юртовский цементный завод ещё несколько раз переходил из руки. После окончания Первой чеченской войны власти Ичкерии не стали восстанавливать цементный завод. Развалины завода использовались подразделениями армии и полиции Чеченской республики Ичкерия для тренировок личного состава.

Во время Второй чеченской войны, после установления российского контроля над Чири-Юртом, было принято решение о восстановлении завода. Работы были начаты в 2001 г. и закончены в 2007 г. Сметная стоимость его восстановления составила 1,9 миллиарда рублей.

Отрывок, характеризующий Бой за цементный завод в Чири-Юрте

Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.