Бржезина, Отокар

Отокар Бржезина
Otokar Březina
Имя при рождении:	Вацлав Йебавы
Дата рождения:	13 сентября 1868(1868-09-13)
Место рождения:	Початки Высочина (Австро-Венгрия)
Дата смерти:	25 марта 1929(1929-03-25) (60 лет)
Место смерти:	Яромержице-над-Рокитной (Чехословакия)
Гражданство:	Австро-Венгрия, Чехословакия
Род деятельности:	поэт, философ
Направление:	символизм
Язык произведений:	чешский
Премии:	Государственная премия Чехии

Отокар Бржезина (чеш. Otokar Březina, наст. имя Вацлав Йебавы (Václav Jebavý); 13 сентября 1868, г. Початки — 25 марта 1929, Яромержице-надРокитной) — один из крупнейших чешских поэтов.

Биография

Бржезина был вторым сыном Игнаца Йебавы и его третьей жены Катарины Факовой. После окончания училища в Тельче он работает учителем с 1887 по 1888 в Йиношове. В 1888 году Бржезина сдаёт квалификационный экзамен и до 1901 года преподаёт в народной школе в Нова Ржише, затем до 1925 года — Яромержице. В 1919 году он становится почётным доктором Карлова университета в Праге, и в том же году избирается членом Чехословацкой Академии. В 1925 году поэт оставляет преподавательскую деятельность, которую рассматривал как «неизбежное зло». В 1928 году Бржезина удостаивается Национальной премии по литературе. В это время он изучает философию, естественные науки, пишет статьи для журнала Современное ревю (Moderne Revue). Поэтические сочинения О.Бржезины можно отнести к лучшим произведениям чешского модерна. Дважды, в 1924 и 1928 годах, работы поэта были представлены для присуждения ему Нобелевской премии.

Бржзезина вёл скромную жизнь, признанием и известностью не кичился. Присуждённую ему государственную премию он передал для поддержки начинающих литераторов.

«В маленькой комнате рождаются стихи, написанные кровью нашей эпохи, нашими глубочайшими чувствами, хотя до конца ещё не осознанными...»

— Стефан Цвейг

Сочинения

Ранние работы Бржезины создавались под влиянием творчества Ш.Бодлера и А.Шопенгауэра, в русле символизма. В то же время в них сохранялся осязаемый чешский колорит. Однако вскоре поэт изменил своему начальному творческому пессимизму, обратился к метафизическому идеализму, и в его стихотворениях зазвучали восторженные гимны прекрасному и охраняющим его мистическим силам. Поэт ожидает скорейшего и всеобщего слияния, смешения полного противоречий земного бытия и появления футуристически-метафизического единства Вселенной. Кроме лирических произведений, О.Бржезина оставил после себя ряд философских эссе.

Произведения

• 1895 — Tajemné dálky (Таинственные дали), Сборник — Сентиментальная лирика. Здесь выражена боль и невысказанная любовь к умершей матери. Центральная фигура — сам поэт.
• 1896 — Svítání na západě (Рассвет на западе), Сборник
• 1897 — Větry od pólů (Ветры с полюсов), Цикл стихотворений
• 1899 — Stavitelé chrámu (Строители храма), Сборник
• 1901 — Ruce (Руки), Сборник
• 1917 — Гимны
• 1903 — Hudba pramenů (Музыка родников), Эссе, расширено 1919  — Сборник философских эссе, опубликованных в журналах.
• Скрытая история, Девять стихотворений. Благословение жизни. К 60-летию поэта 13 сентября 1928.

Литература

• Zur Rezeption Schopenhauers und Nietzsches im tschechischen Symbolismus
• Petr Holman: Frequenzwörterbuch zum lyrischen Werk von Otokar Březina, in 2 Tln., 1993

Отрывок, характеризующий Бржезина, Отокар

В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.