Ветроэлектростанция Уфимцева
Поделись знанием:
Координаты: 51°44′02″ с. ш. 36°11′08″ в. д. / 51.73389° с. ш. 36.18556° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=51.73389&mlon=36.18556&zoom=17 (O)] (Я)
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
| Ветроэлектростанция Уфимцева | |
 Ветроэлектростанция Уфимцева, состояние на сентябрь 2007 г. | |
| Страна | |
|---|---|
| Местоположение |
|
| Статус |
недействующая |
| Год начала строительства |
1921 [1] |
| Годы ввода агрегатов |
1931[2] |
| Основные характеристики | |
| Разновидность электростанции |
наземная |
| Электрическая мощность, МВт |
0,0035 [3] |
| Характеристики оборудования | |
| Количество и марка генераторов |
постоянного тока, оригинальной конструкции |
| Мощность генераторов, МВт |
1×0,0035 |
| На карте | |
Ветроэлектростанция Уфимцева — первая в мире ветроэлектрическая станция с инерционным аккумулятором[4], первая в России ветряная электростанция, построенная в 1931 г. в г. Курске изобретателем А. Г. Уфимцевым. Также является старейшей сохранившейся ветроэлектростанцией в России, объектом культурного наследия федерального значения «Дом Уфимцева Анатолия Георгиевича. Ветроэлектростанция, построенная им в 1931 г.»[5]
|
Культурное наследие Российской Федерации, объект № 4610015000 |
Содержание
Конструкция
Это сооружение имеет:
- раскреплённую вантами башню ферменной конструкции высотой 42 м с площадкой;
- поворотную конструкцию;
- ветросиловую установку, состоящую из трёхлопастного ветроколеса диаметром 10 м, имеющего механизм (первый в мире) управления шагом лопастей, и флюгерные лопасти;
- инерционно-кинетический аккумулятор, выполненный в виде диска диаметром 95 см и массой 328 кг, помещённого в кожух с разреженным воздухом;
- динамомашину постоянного тока мощностью 3,5 кВт (220 В, 16 А) при 1580 об/мин.
Авторство на многие механизмы и саму ветроэлектростанцию подтверждены патентами. Положительный отзыв о конструкции ветроэлектростанции написал инженер В. Шухов.[6] Первое в мире ветроколесо с поворотными лопастями и переменным углом атаки создано с помощью ученого-теоретика проф. В. П. Ветчинкина.[7]
История строительства
Ветроэлектростанция строилась на средства самого изобретателя. Часть средств предоставил ЦАГИ (Центральный Аэрогидродинамический Институт), так как в её проектировании принимал участие профессор В. П. Ветчинкин. Некоторые суммы дал писатель Максим Горький. Для изыскания средств на строительство А. Г. Уфимцев писал письма Председателю Совнаркома В. И. Ленину и Г. М. Кржижановскому, в которых пытался убедить в перспективности «небесных шахт», как он именовал ветроэлектростанции.[6]
- 1918 год, 18 ноября. А. Г. Уфимцев получил от ВСНХ охранительное «временное свидетельствование за номером 1341 об инерционно-кинетическом аккумуляторе», которым закреплялись авторские права, а ВСНХ принимал на себя обязанность сделать это важнейшее культурно-техническое завоевание достоянием трудящихся.[8]
|
Вначале предполагалось строить «ветряк» в виде обода (наподобие велосипедного), растянутого спиралями, между которыми, как паруса, должны быть натянуты лопасти из тонкого листового материала… Уфимцев построил модель диаметром около полутора метров, которая при порывистом ветре показала большую прочность… В дальнейшем под влиянием вихревой теории ветряного двигателя А. Г. Уфимцев перешел на быстроходные малолопастные типы… После многих испытаний он выбрал лопасти флюгерного типа, у которых ось вращения находится впереди центра парусности и которые поэтому имеют стремление устанавливаться в направлении относительно ветра наподобие флюгера… Регулировка на силу ветра была им намечена ветро-пружинная или ветро-гиревая. Пружина или гиря держит лопасть в рабочем положении, когда же ветер становится слишком сильным, шаг лопасти автоматически увеличивается и «ветряк» замедляет вращение или останавливается совсем… Из статьи В. П. Ветчинкина в газете «Известия» — 1933 год[9] |
|
- 1920 год, 6 марта. Техническая комиссия Курского губсовнархоза произвела осмотр и испытание инерционно-кинетического аккумулятора (опытно-лабораторный вариант) и нашла, что возможность накопления энергии в диске и использование её для осветительной цели подтвердилось; комиссия считает необходимым предоставить возможность А. Г. Уфимцеву осуществлять своё изобретение на большом машиностроительном заводе или предоставить ему возможность широко оборудовать свою мастерскую в Курске.
- 1921 год, октябрь—ноябрь. На постройку ветростанции Курский губсовнархоз выделил 10 млн рублей. Месяцем позже для той же цели был открыт кредит в 500 млн рублей (был период жесточайшей инфляции).[8]
- 1922 год. Главное Артиллерийское управление разрешило А. Г. Уфимцеву взять просимые им снаряды для технических целей. Во рву за Дальними парками находятся 8-дюймовые снаряды, предназначенные для уничтожения. Стальные стаканы этих снарядов представляют чрезвычайную ценность для работ изобретателя — только из них могут быть изготовлены поршни цилиндра, а также хранилище для кислорода и сжатого воздуха. В случае невозможности их разрядить, изобретатель берется сделать это сам при помощи безопасных, изобретенных им методов.[8]
- 1923 год, апрель. Выписка из журнала заседаний Курского губэкосо (губернского экономического совета): «Отпущено А. Г. Уфимцеву 5 тыс. рублей (знаками 1923 года) на изготовление чертежей для представления в Совет труда и обороны… Принята смета в сумме 66800 рублей на окончание работ по постройке ВЭС (ветровая электростанция), выдан аванс в счет сметы в сумме 10000 рублей. Все средства отпускаются взаимообразно».[8].
- 1925 год, 14 марта. В. П. Ветчинкин в газете «Известия» в статье «О курском изобретателе-самоучке А. Г. Уфимцеве» пишет: «…Над работой Уфимцева в Курске была учреждена комиссия, контролирующая целесообразность производимых работ и ведающая отпуском средств. Весь материал для постройки ветростанции А. Г. Уфимцев приобретает подержанный, по пониженным ценам. Он терпит множество стеснений и неприятностей от лиц, не понимающих значения его изобретений. К нему придираются за всякую мелочь… Наиболее понимающие люди в Курске относятся к Уфимцеву с полным доброжелательством и доверием: председатель Курского губисполкома Прядченко, председатель губстатбюро Введенский, губинжинер Борисоглебский, члены Курского отделения общества мироведения…»[8].
- 1925 год, апрель. Межведомственной комиссией были произведены осмотр и испытание механического аккумулятора и ветростанции А. Г. Уфимцева (от Главэлектро — инженер Э. С. Мирович, от ЦАГИ — инженер В. П. Ветчинкин). Комиссия дала положительную оценку. А. Г. Уфимцев редактору газеты «Курская правда» давал следующие разъяснения: «…По сути, ветростанция начала строиться лишь с лета 1923 года. Ранее выполнялись лишь работы опытно-подготовительного характера. Тогда была построена модель аккумулятора, давшая при испытании уже вполне практические результаты — 3-часовую работу на динамо-машине. К лету 1924 года аккумулятор (в промышленном варианте) уже был собран в кожухе, выстроено 27 аршин башни… С лета 1924-го по октябрь того же года работы почти замерли, так как не было средств. В настоящее время башня выросла до 45 аршин, заложены 4 якоря и башня раскреплена к ним стальными винтами… Готовится механизм для испытания аккумулятора в безвоздушном пространстве. Этот период займет 14 недель… В протоколах наблюдательной комиссии указано, что работы мои идут успешно и даже впереди намеченных сроков плана… Что касается „ветряка“, то он находится в периоде конструирования. Хорошее решение этой задачи — дело сравнительно трудное. К изготовлению „ветряка“ будет приступлено после испытания аккумулятора. Работы над ним займут около 10 месяцев…».[8].
- 1928 год, 7 июля. По приглашению А. Г. Уфимцева в Курск из Москвы приехал Максим Горький. Вечером, выступая на митинге в саду имени Первого мая, он сказал курянам:
|
|
... Дряхл стал Курск. Но над всей этой дряхлостью и над всеми колокольнями двух десятков церквей возвышается железная ажурная башня. Это Уфимцев - внук известного астронома-самоучки Федора Алексеевича Семенова строит ветродвигатель. Среди покривившихся особнячков, в которых люди прятались от жизни, растет ветроэлектростанция. Это то важное, новое, что входит в жизнь Курска и вонзившись железным каркасом в небо, обещает дать энергию - электричество...[2] |
|
- 1929 год, июнь — август. «…Делали подъемные приспособления, подъём и предварительную сборку „ветряка“ на временной деревянной башне… В октябре закончили подъём, сборку и предварительную регулировку „ветряка“ на 40-метровой железной башне и пустили его в ход… С ноября начали работы по вертикальному валу передачи к динамо-аккумулятору….»[10].
- 1931 год, 4 февраля. Ветроэлектростанция впервые дала электрический ток.[11]
- 1931 год, 29 марта — 2 апреля.[8][11]. Межведомственная комиссия, составленная из работников ЦАГИ и представителей губисполкома начали приемку ветроэлектростанции.[11] Была зафиксирована мощность ветросиловой установки — 2 л.с. при силе ветра 4 м/с, отмеченная в протоколе испытаний.[6] Свет отличался отсутствием пульсации, несмотря на то, что ветер был порывистый… Таким образом, инерционный аккумулятор защищает рабочие машины от перегрузок порывами ветра. В соответствии с рекомендациями комиссии, отделу ветряных двигателей ЦАГИ надлежало «обеспечить Уфимцева авторитетной консультацией путём привлечения крупных специалистов». Кроме того, было рекомендовано самого Уфимцева и его технический персонал премировать в общей сумме 6000 рублей, приравнять рабочих к группе «А» (рабочие промышленных предприятий); повысить зарплату самому Уфимцеву до 500 рублей в месяц, выдать разовый аванс в размере 5 тысяч рублей.[8].
Эксплуатация, 1931—1936 г.г
В течение нескольких лет ветроэлектростанция работала безукоризненно, снабжая электроэнергией мастерскую изобретателя и освещая усадьбу. А. Г. Уфимцев пытался использовать её и для отопления помещений, экспериментируя с различными конструкциями электрических обогревателей. Были также разработаны проекты иных типов ветросиловых установок, в том числе и многовинтовой, так и оставшиеся в чертежах.[6] В октябре 1932-го ветростанция была пущена в постоянную эксплуатацию, так как из-за аварии на городской электростанции начались перебои с электроэнергией.
На башне станции по ночам горят яркие электрические огни многих тысяч свечей
В конце 1933 года комитет по изобретательству ВСНХ организовал представительную по своему составу экспертную группу, целью которой была оценка перспективности широкого внедрения ветростанций, аналогичных той, что была построена в Курске. Достаточно сказать, что в состав группы входил академик Шухов, всемирно известный изобретатель, который дал блестящий отзыв о творчестве и конструкциях А. Г. Уфимцева. Коллеги полностью его поддержали.
В 1934 году профессор Владимир Ветчинкин, крупнейший специалист по вопросам аэродинамики, в одной из своих статей писал:
«Ветростанция А. Г. Уфимцева — первая и единственная в мире, способная давать вполне выровненную электроэнергию от беспорядочных порывов ветра. Она уже три года вполне успешно производит работы, обычно возлагаемые на тепловой двигатель, водяную турбину или на батареи электрических аккумуляторов. Трудно представить себе, какая громадная была проделана работа мысли. Почти все части ветростанции были сделаны в очень небольшой мастерской, с очень ограниченным персоналом рабочих…»[8]
Со смертью изобретателя в 1936 г. остановилась и ветроэлектростанция.[6]
Дальнейшая история и современное состояние
Произвести повторный запуск ветроэлектростанции, несмотря на неоднократные попытки специалистов, до настоящего времени (2014) не удалось. 10 июля 1938 г. в доме, где жил и работал Уфимцев, открылся музей его имени, который прекратил существование в 1941 г. в связи с немецкой оккупацией Курска.[7] В период оккупации, во время Великой Отечественной войны 1941—1945 гг., к ветроэлектростанции проявили интерес немцы. В усадьбе А. Г. Уфимцева размещалась мастерская по ремонту артиллерийской и танковой оптики и предпринимались попытки её запустить. Отступая из Курска, немцы, основательно разрушившие город, не стали уничтожать ветроэлектростанцию, очевидно посчитав, что такое сооружение может представлять интерес для науки.
В 1953 г. в усадьбе А. Г. Уфимцева разместилась Областная станция юных техников. Её директор Е. И. Лифшиц как мог пытался сохранить ветроэлектростанцию, а также предпринимал попытки восстановления.
В настоящее время (2014) Дом Уфимцева и ветроэлектростанция находится в пользовании Областного центра детского технического творчества. Ветроэлектростанция находится в полуразрушенном состоянии. Деревянный настил площадки сгнил, механизмы заржавели, некоторые отсутствуют.[6]
Летом 2008 года в ветреный день ветроэлектростанция потеряла лопасть. Чуть позже упала вторая. Одна из лопастей затем была украдена и сдана в пункт приема металлолома. Уголовное дело против расхитителя милиция возбуждать отказалась, поскольку, на взгляд стражей порядка, материальный ущерб не слишком велик. Третье крыло ветростанции, во избежание очередной аварии, демонтировали работники МЧС.[8]
Комитетом по культуре Курской области с 12 марта 2012 г. по 6 апреля 2012 года была проведена плановая выездная проверка ОБОУ ДОД «Областной центр детского технического творчества», являющегося пользователем объекта культурного наследия федерального значения «Дом Уфимцева Анатолия Георгиевича. Ветроэлектростанция, построенная им в 1931 г.» По итогам проверки установлено, что «…пользователем соблюдаются основные условия охранного обязательства», а также выдано предписание принять меры по разработке проектно-сметной документации на проведение ремонтно-реставрационных работ в срок до 31 декабря 2013 г.[12]
Фотогалерея
- Gorky plaque.JPG
Мемориальная доска Горькому на стене Ветроэлектростанции Уфимцева. "7 июля 1928 года великий пролетарский писатель Алексей Максимович Горький посетиль изобретателя Анатолия Георгиевича Уфимцева"
- Ufimcev plaque.JPG
Мемориальная доска Уфимцеву А.Г. на стене Ветроэлектростанции Уфимцева. "В этом доме жил и работал изобретатель ветроэлектродвигателя Уфимцев Анатолий Георгиевич 1880-1936"
- Windelectrostation plaque.JPG
Мемориальная доска на стене Ветроэлектростанции Уфимцева. "Памятник истории федерального значения. Дом Уфимцева Анатолия Георгиевича. Ветроэлектростанция, построенная им в 1931 г. Подлежит государственной охране".
- Lifshits plaque.JPG
Мемориальная доска Лившицу Е.И. на стене Ветроэлектростанции Уфимцева. "В этом здании работал с 1971 по 2011 годы учитель, воспитатель, педагог, Отличник народного просвещения, Почетный работник науки и образования Курской области Лифшиц Евгений Исаакович".
- Ufimcev windelectrostation.JPG
Ветроэлектростанция Уфимцева, г. Курск. Состояние на май 2014. На фото ветряная турбина без лопастей, видны одни лонжероны.
- Ufimcev windelectrostation view.JPG
Ветроэлектростанция Уфимцева, г. Курск. Состояние на май 2014.
Напишите отзыв о статье "Ветроэлектростанция Уфимцева"
Примечания
- ↑ [archive.is/1vzSR Крюков Виктор. Ветряк на «Семёновской» Городские известия, № 4 (2708) от 12 января 2009 г.]
- ↑ 1 2 old-kursk.ru/kp/kp044.html old-kursk.ru В. Степанов. Статья "Дом изобретателя А.Г. Уфимцева"
- ↑ [www.mke.su/doc/VETROELEKTROSTANTsIYa.html Малая Курская энциклопедия. Статья "Ветроэлектростанция"]
- ↑ Ветроэлектрическая станция — статья из Большой советской энциклопедии.
- ↑ www.szrf.ru/doc.phtml?nb=00_00&issid=2011018000&docid=156 Распоряжение Правительства РФ от 25 апреля 2011 г. N 727-р
- ↑ 1 2 3 4 5 6 [www.mke.su/doc/VETROELEKTROSTANTsIYa.html Малая Курская энциклопедия. Статья «Ветроэлектростанция»]
- ↑ 1 2 [www.mke.su/doc/UFIMTsEV.html Малая Курская энциклопедия. Статья «Уфимцев, Анатолий Георгиевич»]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [archive.is/1vzSR Крюков Виктор. Ветряк на «Семёновской» Городские известия, № 4 (2708) от 12 января 2009 г.]
- ↑ [archive.is/1vzSR Крюков Виктор. Ветряк на «Семёновской». Городские известия, № 4 (2708) от 12 января 2009 г.]
- ↑ [archive.is/1vzSR (Из сообщения А. Г. Уфимцева в культсекцию облплана ЦЧО — 26.04.1933 года). Крюков Виктор. Ветряк на «Семёновской» Городские известия, № 4 (2708) от 12 января 2009 г.]
- ↑ 1 2 3 old-kursk.ru/kp/kp044.html old-kursk.ru В. Степанов. Статья «Дом изобретателя А. Г. Уфимцева»
- ↑ adm.rkursk.ru/index.php?id=72&mat_id=14853 Официальный сайт Администрации Курской области. Итоги проверки ОБОУ ДОД «Областной центр детского технического творчества»
 |
В этой статье или разделе имеется избыток цитат либо слишком длинные цитаты. Излишние и чрезмерно большие цитаты следует обобщить и переписать своими словами.
Возможно, эти цитаты будут более уместны в Викицитатнике или в Викитеке. |
См. также
Отрывок, характеризующий Ветроэлектростанция Уфимцева
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
