Алекна, Виргилиюс

Виргилиюс Алякна
Общая информация
Оригинальное имя	Virgilijus Alekna
Дата и место рождения	13 февраля 1972(1972-02-13) (52 года) д. Терпейкяй, Купишкский район, Литовская ССР, СССР
Гражданство	Литва Литва
Личные рекорды
Диск	73 м 88 см (2000)
Международные медали
Летние Олимпийские игры Золото Сидней 2000 Метание диска Золото Афины 2004 Метание диска Бронза Пекин 2008 Метание диска Чемпионаты мира Золото Париж 2003 Метание диска Золото Хельсинки 2005 Метание диска Серебро Афины 1997 Метание диска Серебро Эдмонтон 2001 Метание диска Чемпионаты Европы Золото Гётеборг 2006 Метание диска Серебро Мюнхен 2002 Метание диска Бронза Будапешт 1998 Метание диска Государственные награды

Вирги́лиюс Алякна́ (лит. Virgilijus Alekna, 13 февраля 1972, д. Терпейкяй, Купишкский район, ЛитССР) — литовский легкоатлет, дискобол. Участник пяти Олимпиад, двукратный олимпийский чемпион, двукратный чемпион мира, чемпион Европы. Лучший легкоатлет Европы 2005. Лучший спортсмен Литвы 2000, 2004, 2005, 2006. В 2007 году был удостоен звания посла ЮНЕСКО по спорту. Выпускник Каунасской академии физической культуры. Лучший легкоатлет мира по версии журнала Track & Field News 2000 года.

Обладатель второго результата в истории метания диска — 73 м 88 см (показан на соревнованиях в Каунасе 3 августа 2000).

Родился в 1972 году в небольшой деревне в крестьянской семье. С 14 лет непродолжительное время занимался баскетболом. В лёгкой атлетике начинал в секции копьеметания, после чего перешёл в метание диска.

Работал телохранителем президента Литвы Альгирдаса Бразаускаса.

На Олимпийских играх 1996 года в Атланте Алякна занял 5-е место с результатом 65,30 м. Через четыре года в Сиднее Алякна впервые стал олимпийским чемпионом, метнув в пятой попытке диск на 69 м 30 см, опередив немца Ларса Риделя на 80 см. В 2004 году в Афинах Виргилиюс Алякна занял второе место, с результатом 69,89 м, уступив венгру Роберту Фазекашу, но после соревнований Фазекаш сначала отказался от прохождения процедуры допинг-контроля, а затем был уличён в попытке подмены анализов. Таким образом, золотая медаль досталась литовскому легкоатлету. Результат Алекны 69,89 м на данный момент является олимпийским рекордом в метании диска. В 2008 году в Пекине Алякна завоевал бронзовую медаль с результатом 67,79 м.. На Олимпийских играх 2012 года Алякна занял четвёртое место.

Награды

• Большой крест ордена Великого князя Литовского Гядиминаса (28 августа 2003 года).
• Большой командорский крест ордена Великого князя Литовского Гядиминаса (24 января 2001 года).
• Командор ордена Великого князя Литовского Гядиминаса (28 августа 1997 года).
• Кавалер ордена Великого князя Литовского Гядиминаса (12 августа 1996 года).

Ссылки

• [www.sports-reference.com/olympics/athletes/al/virgilijus-alekna-1.html Виргилиюс Алекна] — олимпийская статистика на сайте Sports-Reference.com (англ.)
• [www.iaaf.org/athletes/biographies/country=LTU/athcode=9502/ Статистика на сайте ИААФ]

Отрывок, характеризующий Алекна, Виргилиюс

Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.