Меир ибн Габбай

Меир ибн Габбай

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Меир бен Иезекиил ибн Габбай (ивр. ‏מאיר בן יחזקאל אבן גבאי‏‎; лат. Meir ben Ezekiel ibn Gabbai; род. конец 1480 года; ум. не ранее 1540) — испанский каббалист XVI века еврейского происхождения, первым давший систематическое изложение наиболее важных пунктов каббалистического учения, тем самым став предтечей Моше Кордоверо (1522—1570) и Ицхака Лурии (Ари) (1534—1572).

Биография и труды

Меир ибн Габбай родился в Испании в конце 1480 года; жил, вероятно, на Востоке. В двадцать семь лет он жалуется на то, что ему приходится тяжелым трудом зарабатывать хлеб для себя и для семьи (см. конец его сочинения «Tola’at Jakob»). Габбай был увлечённым каббалистом и в совершенстве знал все каббалистическое учение. Габбай считал «Зогар» канонической книгой каббалы.

Сочинения

Первым его сочинением было «Tola’at Jakob» («Червь Иакова (Якова)»; 1507), каббалистическое толкование богослужебного ритуала; это сочинение пользовалось большим уважением.

Главным его произведением было «Mar’ot Elohim», в котором подробно изложил свою каббалистическую систему и углубился в учение Маймонида (1135/1138-1204) для того, чтобы его опровергнуть; над этим своим сочинением, оконченным 22 декабря 1530 года, Меир ибн Габбай работал 8 лет.

В 1539 году он написал изложение и защиту учения ο сефирот под заглавием «Derek Emunah» («Путь веры») — в ответ на просьбу его ученика, Иосифа га-Леви, выяснить ему учения ο сефирот; это сочинение написано Габбаем на основании сочинения Азриеля «Perusch esser Sefiroth» (Комментарий о сефирот).

Ещё один труд — «Abodat ha-Kodesch» («Святая служба»).

Семья

Сын Габбая, Хаим, был также каббалистом; его зять, Сениор бен-Иуда Фалкон, издал после смерти Габбая его первые две книги; «Tola’at Jakob» было им напечатано благодаря помощи Авраама Рейна (Abraham Reyna) в Константинополе в 1560 году, a «Mar’ot Elohim» — в 1567 году в Венеции.

Религиозные убеждения

Его система носит пантеистическую окраску. Сам Бог, как первопричина всех причин, не может быть предметом представления или понимания и не может быть даже называем; имя Его — «Эйн Соф» (бесконечный) есть только условное выражение того, что недоступно человеческому пониманию. Даже «Keter Eljon», первая сефира, не может быть предметом понимания или представления; она совечна с «Эйн Соф», хотя она и является только эманацией последнего; она есть то, что в Писании называется «Его именем». Посредством неё другие сефирот эманировали из Бога; эти сефирот — различные проявления Божества, через которые Оно открывается конечным существам. К ним обращены молитвы, и они же подразумеваются в различных обозначениях Бога, который относится к ним, как душа к телу.

Другие эманации суть семь «» (дворцы; небесные чертоги), происходящие от сфирот и представляющие собою женское начало мира в противоположность мужскому началу сефирот; они являются настоящими «сосудами» дальнейшего развития мира. Эта эманация мира из Бога есть «слава Бога».

Сознание зависимости от Бога вместе со стремлением к Нему, чтобы соединиться и слиться с Ним и тем познать Его единство и осуществить это единство, есть «йихуд», «сознательное единение с Богом», которое составляет конечную цель мира.

Человек, как отражение высшего «гекала» (небесного чертога), соединяет в своей душе лучи всех сефирот и вообще, как микрокосм, вмещает в себе все основные элементы бытия. Его душа связана поэтому с высшим миром, который находится под влиянием его поступков и стремлений, ибо всё, что происходит в мире, поднимается волнообразными кругами до самых высших миров. Признанием и исполнением предписаний Золотого правила нравственности и нравственности человек ускоряет наступление гармонии и единства различных ступеней творения и успешно выполняет свою жизненную задачу осуществления «йихуд».

Источники

• Габбай, Меир бен-Иезекиил ибн- // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.

Отрывок, характеризующий Меир ибн Габбай

Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).