Гамкрелидзе, Давид Ираклиевич

Давид Гамкрелидзе დავით გამყრელიძე<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Гамкрелидзе произносит речь перед митингующими напротив здания Общественного телевидения Грузии 14 апреля 2009 года</td></tr>
Депутат парламента Грузии
1999—2008
Президент:	Эдуард Шеварднадзе, Михаил Саакашвили
Рождение:	2 апреля 1964(1964-04-02) (60 лет) Тбилиси
Отец:	Ираклий Гамкрелидзе
Мать:	Ия Гобронидзе
Супруга:	Марина Мадич
Дети:	Ираклий и Нинука Гамкрелидзе
Партия:	Союз граждан Грузии Новые правые
Образование:	Тбилисский государственный медицинский институт
Деятельность:	политик

Дави́д Ира́клиевич Гамкрели́дзе — грузинский политический деятель, лидер политического объединения «Новые правые» с 2003 по 2012 года. В 2000—2003 годах был сопредседателем этого объединения. Дважды избирался депутатом парламента Грузии: в 1999 и 2004 годах. С 2004 года является руководителем парламентской фракции «Правая оппозиция», в 2001—2004 годах был руководителем фракции «Новые правые». В 1990—1999 годах занимал пост президента страховой компании «Алдаги». В январе 2008 года баллотировался на пост президента Грузии и занял пятое место.

Биография

Гамкрелидзе родился 2 апреля 1964 года в городе Тбилиси. В 1981 году закончил тбилисскую среднюю школу № 55. В 1982 году поступил на педиатрический факультет Тбилисского государственного медицинского института, окончил его в 1988 году, получив специальность «врач-педиатр». Во время учёбы являлся стипендиатом премии имени И. Тархнишвили.

Политическая карьера

В 1989—1990 годах Гамкрелидзе был председателем Молодёжной христианско-демократической ассоциации Грузии. В 1990 году стал одним из основателей и президентом страховой компании «Алдаги». Занимал пост президента компании до 1999 года. Одновременно в 1998—1999 годах был депутатом Тбилисского городского совета (сакребуло). В 1999 году был избран депутатом парламента Грузии от «Союза граждан Грузии», поддерживавшего президента Эдуарда Шеварднадзе.

В 2000 году Гамкрелидзе возглавил парламентскую «новую фракцию», отколовшуюся от «Союза граждан Грузии». В июне того же года на базе фракции было создано политическое объединение «Новые правые». Ядро новой структуры составили молодые бизнесмены, перешедшие в оппозицию к Шеварднадзе. Председателем объединения стал депутат и коммерсант Леван Гачечиладзе, сопредседателями — Гамкрелидзе и Ираклий Батиашвили. В сентябре 2000 года Гамкрелидзе также стал руководителем парламентской фракции «Новые правые».

В декабре 2001 года в СМИ упоминалось о том, что в отношении ранее возглавляемой Гамкрелидзе «Алдаги» было возбуждено уголовное дело. Отмечалось, что возбуждение дела инициировал Бадри Бицадзе — главный военный прокурор Грузии и муж спикера грузинского парламента Нино Бурджанадзе. Сотрудники компании подозревались в присвоении финансовых средств Министерства обороны. Обсуждение этого скандала совпало с назначением Бицадзе заместителем генерального прокурора Грузии. Гамкрелидзе и «Новые правые» усмотрели в этом назначении формирование «новых семейных кланов» во властных структурах и потребовали отставки либо Бицадзе, либо Бурджанадзе. В свою очередь Бицадзе связал возмущение депутатов с возбуждением дело против «Алдаги». При этом замгенпрокурора назвал требования депутатов «политическим заказом».

В октябре 2002 года Гамкрелидзе создал и возглавил неправительственную организацию «Грузия в НАТО». Впоследствии он также занимал пост представителя парламента Грузии в Парламентской ассамблеи стран НАТО.

В июне 2003 года Гамкрелидзе сменил Гачечиладзе на посту лидера «Новых правых». Как отмечали наблюдатели, в ноябре 2003 года под руководством Гамкрелидзе «Новые правые» не поддержали «революцию роз» — бескровный государственный переворот, приведший к отстранению от власти Шеварднадзе. Это стало поводом для разногласий между Гамкрелидзе и симпатизировавшим революции Гачечиладзе. В итоге последний вскоре покинул объединение. Несмотря на это, «Новые правые» поддержали действия нового президента Михаила Саакашвили по свержению Аслана Абашидзе в Аджарии. На парламентских выборах в марте 2004 года «Новые правые» вместе с движением «Промышленность спасёт Грузию» набрали 7,96 процента голосов. В парламенте Гамкрелидзе возглавил фракцию «Правая оппозиция» и стал членом комитета по обороне и безопасности.

По данным СМИ, Гамкрелидзе находился в умеренной оппозиции к Саакашвили. Он не вошёл в объединённую оппозицию, созданную в сентябре 2006 года активными критиками грузинского президента, в том числе лидером партии «Путь Грузии» и экс-главой грузинского МИД Саломе Зурабишвили, главой партии «Свобода» Константином Гамсахурдия и бывшим госминистром Грузии по урегулированию конфликтов Георгием Хаиндравой. В начале ноября 2007 года Гамкрелидзе отказался участвовать в серии организованных объединённой оппозицией массовых митингов, участники которых требовали отставки Саакашвили, проведения досрочных парламентских выборов и освобождения политзаключённых. Несмотря на это Гамкрелидзе осудил разгон очередного митинга спецназом утром 7 ноября. По некоторым данным, Гамкрелидзе даже присоседился к митингующим, когда в тот же день те попытались собрать новый митинг.

8 ноября 2007 года Саакашвили объявил о проведении 5 января 2008 года досрочных президентских выборов. Гамкрелидзе сразу же сообщил о своём намерении участвовать в них. При этом он назвал решение президента хорошим и заявил, что готов принять этот вызов. По мнению экспертов, Гамкрелидзе сможет отнять часть голосов у кандидата от объединенной оппозиции Левана Гачечиладзе. 7 декабря 2007 года Гамкрелидзе был официально зарегистрирован в качестве кандидата в президенты. Всего ЦИК зарегистрировал семь кандидатов. Таким образом, помимо Гамкрелидзе, участниками президентских выборов стали: Саакашвили от правящего «Единого национально движения», Гачечиладзе от объединённой оппозиции, Шалва Нателашвили от Лейбористской партии, коммерсант Бадри Патаркацишвили от инициативной группы, Гия Маисашвили от Партии будущего и Ирина Саришвили-Чантурия от политического движения «Надежда». Первоначально желание участвовать в выборах высказывали 22 человека. Часть из них добровольно сняла свои кандидатуры, другая часть не смогла собрать необходимое число подписей сторонников. На прошедших в январе 2008 года выборах победу уже в первом туре одержал Саакашвили, набравший 53,47 процента голосов. Гамкрелидзе набрал 4,2 процента и занял пятое место. В том же году он участвовал в парламентских выборах, набрав 48,61 % голосов в Вакийском районе Тбилиси, однако отказался от мандата вместе с другими оппозиционерами, мотивировавшими это решение нарушениями избирательного законодательства.

После боевых действий в Южной Осетии в августе 2008 года (позднее в СМИ они упоминались как «пятидневная война»), приведших к тому, что Россия признала независимость Абхазии и Южной Осетии, Гамкрелидзе стал одним из главных инициаторов досрочных президентских выборов в Грузии. Политик возложил вину за развязывание войны и её последствия лично на Саакашвили: по словам Гамкрелидзе, именно президент принимал решение о применении силы и «ответственен за то, что диалог с Сухуми и Цхинвалом стал невозможен или — в лучшем случае — отдалился на неопределённое время». В декабре 2008 года Гамкрелидзе и лидер «Республиканской партии» Давид Усупашвили официально оформили соглашение о политическом альянсе. Они подчеркнули, что главной его целью станет вывод страны из политического, экономического и военного кризиса путём «смены власти» в результате свободных и справедливых выборов. Лидеры нового альянса подтвердили свою готовность сотрудничать с другими политическими силами в рамках широкой коалиции. Весной 2009 года Гамкрелидзе принимал участие в митингах на улицах Тбилиси. Оппозиционное объединение «Альянс для Грузии» распалось летом 2010 года, просуществовав 15 месяцев.

В октябре 2012 года «Новые правые» проиграли выборы в парламент Грузии, после чего Гамкрелидзе заявил о том, что он покидает пост председателя партии и прекращает политическую карьеру.

Прочая деятельность. Личная жизнь

Гамкрелидзе — член совета директоров исследовательского центра «Партнёрство ради социальных инициатив», Ассоциации страхования Грузии и Кавказской школы бизнеса. Кроме грузинского владеет русским и английским языками.

Гамкрелидзе женат. Его супруга Марина Мадич — врач, сотрудник «Центра по менеджменту человеческих ресурсов». У них есть двое детей: сын Ираклий, студент, и дочь Нинука Гамкрелидзе, учащаяся французской спецшколы имени Антуана де Сент-Экзюпери в Тбилиси. Гамкрелидзе играет в теннис, любит плавание, увлекается лыжным и конным спортом.

Примечания

• При написании этой статьи использовался [www.lenta.ru/lib/14185679/ материал] (текст в Викитеке) из «Лентапедии», доступный по лицензии Creative Commons [creativecommons.org/licenses/by-sa/3.0/deed.ru BY-SA 3.0 Unported].

Отрывок, характеризующий Гамкрелидзе, Давид Ираклиевич

– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.