Голдстайн, Герман

Герман Голдстайн
англ. Herman Heine Goldstine
Дата рождения:	13 сентября 1913(1913-09-13)
Место рождения:	Чикаго
Дата смерти:	16 июня 2004(2004-06-16) (90 лет)
Место смерти:	Брин-Мор, Пенсильвания
Страна:	США
Научная сфера:	математик
Место работы:	Мичиганский университет
Учёная степень:	доктор наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Чикагский университет
Известен как:	один из создателей первой из современных ЭВМ — ENIAC

Герман Хайн Голдстайн (англ. Herman Heine Goldstine; 13 сентября 1913 года, Чикаго — 16 июня 2004 года, Брин-Мор (англ.)) — математик, один из создателей первой из современных ЭВМ — ENIAC.

Биография

Родился 13 сентября 1913 года в еврейской семье. В 1933 году окончил Чикагский университет со степенью бакалавра по математике. В 1934 году получил степень магистра, в 1936-м — степень доктора. В течение 3-х лет был научным сотрудником в Gilbert Ames Bliss, специализируясь в математической теории расчёта баллистики.

В 1939—1942 годах преподавал в университете Мичигана.

Служба в Армии США

В июле 1942 года, после вступления США во Вторую мировую войну, поступил на службу в армию. Служил лейтенантом в Баллистической научно-исследовательской лаборатории (англ.) на Абердинском испытательном полигоне (штат Мэриленд), где занимался расчётами таблиц стрельбы, использовавшихся в бою для определения высоты и азимута при наведении артиллерии. Расчёты выполняли около ста женщин, использующих специальные механические калькуляторы. Каждая комбинация орудия, дальности и местности требовала уникального набора таблиц стрельбы. Для вычисления одной траектории выполнялось около 750 расчётов, в каждой таблице было около 3000 траекторий. Вычисление одной траектории занимало у одного специалиста (по иронии их называли вычислителями — англ. computer) приблизительно 12 дней, а расчёт таблицы — более 4-х лет. Для увеличения производительности лаборатория привлекла вычислительные средства Электротехнической школы Мура в университете Пенсильвании, а Голдстайн обеспечивал взаимодействие лаборатории и университета.

Проект ЭНИАК

Весной 1943 года, внося некоторые корректировки в дифференциальный анализатор Института Мура, инженер Джозеф Чаплайн предложил Голдстайну встретиться с Джоном Мокли, преподавателем физики в Институте Мура, который для ускорения вычислений еще в августе 1942 года предложил использовать электронно-вычислительную машину на электронных лампах. После разговора с Голдстайном Мокли написал научное-техническое обоснование, и в июне 1943 года он и Голдстайн получили финансирование проекта со стороны армии. Через 30 месяцев (200 000 человеко-часов) ENIAC был построен — эта ЭВМ имела размеры 30×60 футов, весила 30 тонн и состояла из 18 000 электронных ламп. ЭВМ могла хранить только 20 чисел и требовала несколько дней для программирования. Она была создана в конце 1945 года, когда Вторая мировая война закончилась.

До завершения создания ENIAC Армия США заключила второй контракт со Институтом Мура на создание компьютера EDVAC. Вместе с Мокли, Джоном Экертом (англ.) и Артуром Бёрксом (англ.) Голдстайн начал разработку новой ЭВМ в надежде на исправление недостатков ENIAC.

Летом 1944 года на железнодорожной платформе в Абердине Голдстайн случайно встретился с математиком Джоном фон Нейманом, и Голдстайн описал свой проект в Пенсильванском университете. Фон Нейман в это время работал над Манхэттенским проектом, для которого также были необходимы трудоёмкие вычисления. Фон Нейман присоединился к группе Голдстайна и написал «Первый проект отчёта о EDVAC», предназначенный исследовательской группе. Голдстайн напечатал рукопись на 101 странице и указал фон Неймана как единственного автора документа. 25 июня 1945 года Голдстайн разослал 24 копии документа специалистам, вовлечённым в проект EDVAC; десятки, возможно, сотни копий отчёта были отправлены коллегам фон Неймана в университеты США и Англии в течение следующей недели. Хотя документ был неполным, он был очень хорошо воспринят и стал проектом создания ЭВМ. Из-за центрального положения фон Неймана как главного математика проекта архитектура EDVAC стала известной как «архитектура фон Неймана».

Весной 1946 года Мокли и Экерт ушли из Института Мура, чтобы создать частную компанию по производству компьютеров (ныне — Unisys); фон Нейман, Голдстайн и Беркс ушли работать над IAS-машиной в Институт перспективных исследований. В августе 1946 года они объединились для проведения первого компьютерного курса, который стал известным как «Лекции школы Мура»; презентации Голдстайна охватывали численные математические методы, полезные в программах для компьютеров.

В Принстоне

С середины 1946 года Голдстайн работал с фон Нейманом и Бёрксом в Институте перспективных исследований в Принстоне, где они по заказу армии США строили компьютер, называвшийся IAS-машиной Голдстайн был назначен помощником директора проекта, с 1954 года — директором. Через фон Неймана, который был консультантом IBM, IAS-машина повлияла на дизайн ранних компьютеров IBM. После смерти фон Неймана в 1957 году проект компьютера IAS закрыли. Голдстайн стал директором-основателем Математического научного отдела в Научно-исследовательском центре Уотсона(англ.) IBM в Йорктаун Хейтс (англ.), Нью-Йорк.

В IBM

Одна из существенных ролей Голдстайна в IBM заключалась во взаимодействии исследователей IBM и академического сообщества. В 1969 г. он был назначен Членом IBM — самое престижное техническое звание компании — и консультантом директора исследования. Голдстайн развил интерес к истории вычислений и математических наук. Он написал три книги по этой теме:

• The Computer from Pascal to von Neumann;
• History of Numerical Analysis from the 16th Through the 19th Century
• History of the Calculus of Variations from the Seventeenth Through the Nineteenth Century.

Из названия The Computer from Pascal to von Neumann следует, что фон Нейман, по мнению Голдстайн, играл ведущую роль в развитии современных теорий вычислений.

Состоял действительным членом Национальной академии наук США, Американской академии искусств и наук, Американского философского общества.

В 1985—1997 годы, в пенсионном возрасте, — исполнительный директор Американского философского общества в Филадельфии.

Умер 16 июня 2004 года у себя дома в Брин-Мор (Пенсильвания) после долгой борьбы с болезнью Паркинсона.

Семья

В 1941 году он женился на Адели Кац (нем. Adele Katz; ум. в 1964), которая была ENIAC-программистом и написала техническое руководство для ENIAC.

• Дети: дочь и сын.

В 1966 году женился на Эллен Уотсон (англ. Ellen Watson).

Награды и признание

• Мемориальная премия Гарри Гуда (1979)
• Национальная научная медаль США (1983) — за фундаментальный вклад в разработку компьютера, программирование и числовой анализ
• Зал славы Отдела армейской артиллерии (1997)
• Медаль Бенджамина Франклина (Американского философского общества) «За выдающиеся достижения в науках» (1997)

Ссылки

• [conservancy.umn.edu/handle/11299/107333 Oral history interview with Herman H. Goldstine] - устное интервью 1980 года с Германом Голдстайном на сайте Института Чарльза Бэббиджа
• [chernykh.net/content/view/448/660/ Джон Маулчи и Джон Эккерт]. История компьютера. Проверено 10 июня 2012. [www.webcitation.org/6AV0V4iLo Архивировано из первоисточника 7 сентября 2012].
• [www.osp.ru/os/1997/05/179286/ Computer Sciences — основные вехи] // Открытые системы. — 1997. — № 5.
• Полунов Ю. [www.pcweek.ru/themes/detail.php?ID=72307 Электронная, универсальная…]. PC Week (18 апреля 2006). Проверено 10 июня 2012. [www.webcitation.org/6AV0VycFH Архивировано из первоисточника 7 сентября 2012].

Отрывок, характеризующий Голдстайн, Герман

– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!