Джардин, Уильям
| Уильям Джардин | |
| англ. William Jardine | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Страна: | |
| Научная сфера: | |
| Альма-матер: | |
| Систематик живой природы | ||
|
Исследователь, описавший ряд зоологических таксонов. Для указания авторства, названия этих таксонов сопровождают обозначением «Jardine».
| ||
Сэр Уильям Джардин (англ. William Jardine; 23 февраля 1800, Эдинбург — 21 ноября 1874, Сандаун) — шотландский орнитолог, издатель трудов по зоологии.
Биография
Джардин сделал естествознание доступным для всех слоёв викторианского общества, отредактировав и выпустив сорок томов чрезвычайно популярной книжной серии «Библиотеки натуралиста» (The Naturalist’s Library, 1833—1843). Из них 14 томов были посвящены орнитологии, 13 томов — млекопитающим, 7 томов — энтомологии и 6 томов — ихтиологии. Каждая предметная область была под контролем одного из ведущих специалистов. Джеймс Дункан, известный шотландский энтомолог, написал тома о насекомых. Среди художников, иллюстрировавших книги, был Эдвард Лир. На обложке был изображён портрет французского энтомолога Пьера Андре Латрейля.
Кроме того, Джардин курировал вопрос издания «Natural History of Selborne» Гилберта Уайта (1720—1793) и тем самым популяризировал труд натуралиста. Джардин издал также «Illustrations of Ornithology» (1825—1843) американского орнитолога Александра Вильсона.
Джардин впервые описал многочисленные виды птиц, в одиночку или вместе со своим другом Прайдоксом Селби.
Некоторые публикации
- The natural history of humming-birds (1833)
- The natural history of fishes of the perch family (1835)
- The natural history of the Nectariniadae, or sun-birds (1843)
- Memoirs of Hugh Edwin Strickland, M.A. (1858)
Напишите отзыв о статье "Джардин, Уильям"
Литература
- Christine Elisabeth Jackson, Peter Davis: Sir William Jardine. A Life in Natural History. Continuum International Publishing Group, 2001 ISBN 0-71-850164-0
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Джардин, Уильям
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.
