Долгорукова, Евгения Сергеевна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Евгения Сергеевна Долгорукая
Художник Жан Луи Вуаль,1789
Имя при рождении:

Евгения Сергеевна Смирнова

Дата рождения:

24 декабря 1770 (4 января 1771)(1771-01-04)

Подданство:

Российская империя

Дата смерти:

12 (24) мая 1804(1804-05-24) (33 года)

Место смерти:

Владимир

Отец:

Сергей Максимович Смирнов (ум.1774)

Мать:

Евдокия Сергеевна Смирнова (ум.1798)

Супруг:

князь Долгоруков, Иван Михайлович (1764—1823)

Дети:

10 детей

Княгиня Евгения Сергеевна Долгорукая, урожд. Смирнова[1] (24 декабря 1770 (4 января 1771) — 12 (24) мая 1804, Владимир) — жена поэта князя Ивана Михайловича Долгорукова, воспетая им во многих стихотворениях.



Биография

Отец Смирновой, капитан Сергей Максимович Смирнов, был убит Пугачёвым в 1774 году, и маленькая девочка осталась на руках матери, имевшей помимо неё 4 сыновей и еще одну дочь Надежду[2], и всего лишь 17 душ крестьян при д. Подзолово, Тверской губернии. Её мать, Авдотья Сергеевна (ум.1798)[3]:

… Была бедна, без воспитания, но одарена природным хорошим смыслом и добрыми качествами сердца.
Она хотела дать детям образование. Помог случай. Во время Путешествия Екатерины II по России при посредстве графини Е.М.Румянцевой[4] мать её успела пристроить своих детей в учебные заведения, причем Евгения была взята на воспитание невесткой императрицы великой княгиней Натальей Алексеевной. К моменту, когда Евгения, выйдя замуж, навестила мать, старший брат Евгении стал морским капитаном, второй учился в Кадетском Морском корпусе, самый младший был уже записан в Измайловский полк «ундерофицером»[5].

После смерти великой княгини девочку определили в Смольный институт, где и окончила курс в 1785 г., получив за успехи шифр. Практически не знала своей семьи, так как её мать приезжала из своего Подзолова очень редко, а свидания в присутствии воспитательницы были короткими. После окончания стала пользоваться покровительством следующей невестки императрицы — великой княгини Марии Фёдоровны. Участвовала в театральных представлениях во дворце и в великосветских любительских спектаклях, где познакомилась с князем Иваном Михайловичем Долгоруким, с которым и обвенчалась 31 января 1787 г., причем свадьба её была отпразднована во дворце Павла Петровича.

«Брак был весьма счастливый: княгиня была кроткое, любящее существо, умирявшее непостоянный, подчас слишком пылкий характер мужа, который, в свою очередь, боготворил жену и воспевал её в своих стихотворениях»[6].

Иван Михайлович описывает в своих воспоминаниях, как молодожены поехали навестить мать невесты: «Довольно было бы для всех нас и одного етаго семейного соединения, чтоб дни в два соскучать взаимно, обрадоваться разлуке, и найти в ней облегчение, но теще хотелось еще и похвастаться перед соседями тем, что дочь её по милости Царской в бриллиантах и жена князя Долгорукова и что она уже не такая то сиротка в околодке своем. Для етова она рассудила дать в деревне обед и созвать кучу гостей. Боже мой! — Кого тут не было? Наехали уездные судьи, заседатели, стряпчие и всякой зброд. Дрожжи так сказать сословия благородного… Я еще не мог тогда ценить их характеров по званиям каждого, и бросалось мне в глаза преимущественно их обращение с самой смешной своей стороне. День пиршества назначен. Стали съезжаться со всех перекрестков гости, и в телегах, и в линеечках, ив старинных колымагах. Что за супруги! Что за сожительницы! (…) Благопристойность, однако, требовала, чтоб мы делили с тещей труды угощения. С утра начали есть, называя стол со всякой всячиной закуской; пришел обед, опять все сели кушать. Днем французская водка не сходила со стола, и самовар кипел беспрестанно. Иных надо было еще оставить и на ночь, потому что ни ноги, ни руки не действовали; наповал по всем комнатам ложились гости спать, и целые сутки торжественная пируха продолжалась. Не станем говорить ни о столе, ни о услуге, еще менее о беседе гостей и обращении их. Увы! — все соответствовало предыдущему. Нам казалось, что мы перенесены в отдаленнейшее столетие нашего мира».

Без затей, в простом обряде,
  Дома с Ниной жить мне — рай;
  С нею в поле иль во граде
  Мне любезен всякий край.
  С ней убожества не знаю;
  Всё по мне и всё на нрав.
  Нина тут — я не скучаю;
  Нины нет — и нет забав!

  Мы участье принимаем
  С нею равное во всем;
  В черный день не унываем,
  В красный пляшем и поем.
  Чужой доле не ревнуем,
  И, природы чтя предел,
  На богов не негодуем,
  Что не знатен наш удел. (...)

И.М.Долгоруков[7]

После 15 лет брака у княгини Долгорукой появились признаки чахотки, которая свела её в могилу. Она умерла во Владимире, 12 мая 1804 г., и погребена в Москве, в Донском монастыре, рядом с мужем, который в 1808 г. посвятил её памяти сборник своих стихотворений «Сумерки моей жизни».Их могила с оградой сохранились, но на новодельном надгробии середины 20-го века обозначено только имя её мужа.

В обществе княгиня Долгорукая была известна под именем «Нины», полученным ею после того, как она с большим успехом исполнила на любительской сцене главную роль в пьесе «Nina ou la folle par amour». (В этой роли она была изображена на одном портрете, небольшого размера, во весь рост; портрет этот впоследствии принадлежал её второму сыну Александру). Другой портрет, кисти Вуаля, находится в ГМИИ.

Дети

В браке имела детей:

  • Павел Иванович (21.11.1787—8.02.1845), действительный статский советник (1842); служил в военном министерстве, затем в министерстве финансов. Женат на княжне Елизавете Петровне Голицыной (1800—1863), дочь кн. Петра Васильевича Голицына (1763-?) и Екатерины Петровны Карамышевой.
  • Мария Ивановна (19.02.1789—20.11.1808), умерла от чахотки.
  • Михаил Иванович (7.07.1791—15.08.1791)
  • Александр Иванович (07.06.1793—07.12.1868), литератор, окончив Геттингенский университет, служил сначала в военной, а затем на гражданской службе. Участник Отечественной войны 1812 г. Выйдя в отставку, он, живя в основном в Москве, снискал к себе всеобщее уважение за просвещенность, доброту и ласковость. Оказывал помощь нуждающимся, в том числе и крестьянам. Ж. 1) Елена Ивановна Колошина 2) (с 1837) бар. Анна Львовна Боде (1815—1897), дочь бар. Льва Карловича Боде (1787—1859) и Натальи Фёдоровны Колычёвой.
  • Варвара-Антонина Ивановна (11.08.1794—22.12.1877), с 1820 года замужем за тайным советником П. А. Новиковым (1797—1868).
  • Пётр Иванович (10.02.1796—13.03.1796)
  • Дмитрий Иванович (10.08.1797—19.10.1867), с 1845 и 1854 года был полномочным министром при персидском дворе, потом сенатором. Во время начала Крымской кампании он добился нейтралитета Персии. Считался знатоком искусств, и в особенности живописи. Единственный из сыновей, оставивший потомство — княжны Евгения и Наталья Дмитриевны Долгорукие.
  • Рафаил Иванович (10.08.1797—21.12.1798), близнец.
  • Наталья-Евгения Ивановна (18.06.1800—16.11.1819), умерла от чахотки.
  • Михаил-Рафаил Иванович (19.05.1802—24.08.1826), умер во Флоренции, где находился на дипломатической службе, был старшим секретарем русской миссии.

Напишите отзыв о статье "Долгорукова, Евгения Сергеевна"

Примечания

  1. Иногда встречается форма «Смирная»
  2. Надежда Сергеевна Смирнова в 1791 году окончила Смольный институт и вернулась в деревню к матери. Впоследствии Долгоруковы взяли её с собой в Пензу, где она вышла замуж за купца Филиппа Алферова. Он был молод, красив, но без воспитания, она польстилась на его богатство, но ошиблась. Купец Алферов обходился с женой грубо и жестоко, держал взаперти. Надежда Сергеевна недолго прожила с мужем и вскоре умерла бездетной .
  3. Долгоруков И. М. Капище моего сердца, или Словарь всех тех лиц, с какими я был в разных отношениях в течение моей жизни.-М., 1997
  4. Екатерина Михайловна Румянцева, ур. Голицына (1724-1779)- жена знаменитого фельдмаршала, была гофмейстериной вел. княгини Наталии Алексеевны.
  5. [www.bibliotekar.ru/polk-12/8.htm В одном из залов Русского музея]
  6. Русские портреты XVIII и XIX веков. Издание Великого князя Николая Михайловича Романова
  7. [az.lib.ru/d/dolgorukij_i_m/text_0020.shtml Lib.ru/Классика: Долгоруков Иван Михайлович. Стихотворения]

Отрывок, характеризующий Долгорукова, Евгения Сергеевна

Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.