Иконная доска

Части иконной доски
щит шпонка ковчег поле лузга борт

Доска́ ико́нная, цка, дска — традиционная основа под темперную живопись в иконном писании должна была отвечать требованиям, по которым квалифицировался труд иконописца. Доской для иконы служит с древности: липа, берёза, сосна, ель, сибирский кедр, лиственница, дуб или клён. Из дорогих пород считалась привозная доска, изготовляемая из кипариса. Доски, как правило, тесались из плахи топором, обстругивались теслом. Продольную распилку брёвен пилой в России начали, вероятно, с XVII века. Так что вырубленный при помощи топора, более качественный опыт по сравнению с пилой, оставался позади.

След инструмента, оставленного при обработки доски, является своеобразной метрикой при датировке произведения. Однако, опытный реставратор знает, что при поздних поновлениях старинных икон тыльные стороны могли неоднократно подвергаться перетёсыванию, поэтому судить о первоначальном следе древнего мастера, можно только по лицевой стороне по утратам левкаса.

Для небольших икон использовались одиночные доски. Крупноразмерные иконы писались на щитах, собираемых из нескольких досок. С оборотной стороны, параллельно торцам, доска укреплялась шпонками или клинами (разновидности клинов: ласточкин хвост — древние, сквозные — более поздние), давая возможность двигаться последним в глубину по усеченной стороне, чтобы предохранить доску от возможных короблений. С центральной части доски обычно выбирали углубление, называемое ковчегом. Перед нанесением левкаса под живопись клеили паволоку, серпянку, рогожку или холстину, предварительно держа её в теплой воде для размягчения. Задачей паволоки служила предохранение доски от возможного растрескивания в будущем, обеспечиваемом влагой или перепадом температур, так же вызванных свечами. Наконец на доску наносили упомянутый левкас, ожидающий графьи, золочения и живопись. Боковые и торцевые поверхности иконной доски могли именоваться бортом или хребтом.

Чаще всего заготовкой досок для икон занимается специальный мастер — дощанник, нанесением грунта — левкасчик, к иконописцу доска поступает уже в подготовленном виде.

Известны также иконы, написанные на загрунтованном с двух сторон холсте — «холстяных цках» или в искусствоведческом именовании «таблетках».

Доска может подвергаться набуханию, короблению, гнили и повреждению жуками-точильщиками.

В западноевропейской средневековой живописи подготовка досок была также самостоятельным ремеслом, так, члены Антверпенской гильдии на оборотной стороне своих картин выжигали клеймо, которое свидетельствовало о том, что доска является безупречной, а производство деревянных досок для живописи в средневековой Фландрии составляло монополию государства, живописцам запрещалось пользоваться досками, изготовленными в частных мастерских.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Иконная доска

Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.