Екатеринославская духовная семинария

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Екатеринославская духовная семинария
(ЕДС)
Год основания 1804
Конфессия Православие
Церковь Русская православная церковь
Расположение Екатеринослав, Екатеринославская губерния, Российская империя
К:Учебные заведения, основанные в 1804 году

Екатеринославская духовная семинария — среднее духовное учебное заведение Екатеринославской епархии Русской православной церкви, готовившая священно- и церковнослужителей. Существовала в 1804 — ок. 1918 годы.





История

С конца 1786 года, после переименования Славянской и Херсонесо-Таврической епархии в Екатеринославскую и Херсонесо-Таврическую, Полтавская славянская семинария официально стала называться Екатеринославской, но по-прежнему оставалась в Полтаве. В 1798 году семинарию перевели в Новомиргород Херсонской губернии, а 1803 году — в Екатеринослав.

10 ноября 1804 года по распоряжению екатеринославского губернатора барона фон Берга покинутый дом статского советника Петра Штерича был передан для размещения екатеринославской Духовной семинарии. Дом оказался пригоден только для учебных классов. Места для служб, квартир преподавателей и ученического общежития в нём не нашлось. Избранный в том же году губернским предводителем дворянства П.И. Штерич вскоре после размещения Семинарии прислал требование о немедленном освобождении дома, так как для исполнения должности ему было необходимо обосноваться в Екатеринославе.

В 1820 году помещик Жмелев, которому тогда принадлежала усадьба, изъявил желание продать её. Архиепископ Иов Потёмкин принял решение приобрести её для всё так же нуждающейся в помещениях Семинарии. Сохранилось мнение инспектора Семинарии Макария, который указывал на неприспособленность дома Жмелева. Дом находился далеко от города и был практически недоступен зимой, невелик, очень запущен и нуждался в ежегодных серьёзных ремонтах, а на 9 000 руб., которые за него просят, Макарий предлагал построить новый дом на собственной земле Семинарии. Несмотря на все эти возражения, в марте 1823 году была заключена купчая крепость.

в 1830-е годы. Семинария уже занимает в этом районе гигантскую территорию — по соврем. ул. Дзержинского её владения тянулись от дома № 29 до границы парка им. Т. Шевченко. Здесь хаотично располагалось более десятка небольших деревянных домиков, в которых размещались квартиры преподавателей, ученические общежития, больница, службы. В 1840-х годы Семинария продала всё своё владение губернскому предводителю дворянства Петру Ананьевичу Струкову.

В 1871 году по проекту архитектора К. Е. Лазарева в Екатеринославе (по левой стороне Екатерининского проспекта, № 11 (теперь пр. К. Маркса, № 35) между Семинарской улицей (ныне ул. Клары Цеткин) и Гоголевской (ранее Волосская ул.) начали строить новое здание духовной семинарии. Позднее, рядом с главным корпусом семинарии (во дворе) было построено общежитие для семинаристов.

В главном здании семинарии располагалась домовая Архистратиго-Михайловская церковь, а по Семинарской улице № 1 была построена семинарская больница (в советское время в здании больницы действовал Детский туберкулёзный санаторий, а в настоящее время здание принадлежит частному лицу).

В годы Второй мировой войны здания семинарии были сожжены немецкими войсками, но в позднее восстановлены. В настоящее время в них располагается Днепропетровский национальный университет имени Олеся Гончара.[1]

Ректоры

Известные выпускники

Напишите отзыв о статье "Екатеринославская духовная семинария"

Примечания

  1. [dneprcity.info/?p=335 Духовная семинария на Екатерининском проспекте]

Литература

  • Столетний юбилей Екатеринославской духовной семинарии (1804—1904). Екатеринослав, 1904. 108 с.
  • Краткие исторические сведения о Екатеринославской духовной семинарии. Екатеринослав, 1904. 95 с.
  • Документы, относящиеся к истории Екатеринославской духовной семинарии // ЛЕУАК. 1912. Вып. 8. С. 185—260.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Екатеринославская духовная семинария

Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.