Епифаний Славинецкий

Иеромонах Епифа́ний Славине́цкий (ок. 1600 — 19 ноября 1675, Москва) — иеромонах Русской православной церкви, русский богослов, философ и переводчик.

Постриженник Киево-Печерского монастыря, экзегет, активный участник книжной справы, инициированной Патриархом Никоном в Москве; был одним из лидеров «греческого» направления в просвещении и богословии Русского государства. По отзыву его ученика Чудовского инока Евфимия, «мужъ многоученый, не токмо грамматики и риторики, но и философіи и самыя ѳеологіи извѣстный бысть испытатель и искуснѣйшій разсудитель, и опасный претолковникъ греческаго, латинскаго, славенскаго и польскаго языковъ».

Биография

О месте рождения и мирском имени Епифания ничего не известно. Учился в Киевской братской школе и за границей.

В 1640-е годы был учителем языков в Киевской братской школе.

В 1649 году был вызван в Москву Алексеем Михайловичем в числе прочих киевских «справщиков» для подготовки нового издания Библии, которое было осуществлено в 1663 с предисловием самого Епифания Славинецкого. Первоначально жил в Андреевском монастыре.

С 1651 года жил в Чудовом монастыре, который в тот период стал центром «грекофильства», поддерживаемого Патриархом Никоном. Последний в 1653 привлёк Епифания к подготовке реформы. Перевёл Деяния Константинопольского собора 1593 года, которые стали цероковно-каноническим обоснованием богослужебных реформ. В дальнейшем фактически стал научным главой всех переводчиков московского Печатного двора, участвовавших в книжной справе.

В деле Патриарха Никона отстаивал точку зрения, что архиереи Русской Церкви не полномочны судить своего Патриарха, что, видимо, повлияло на решение отложить суд над Никоном в 1660 году.

В 1674 был поставлен руководителем нового перевода Библии с греческого на славянский язык, начатого им в сотрудничестве с Сергием, бывшим игуменом Молчанского монастыря, Евфимием, иеромонахом Чудова монастыря, и др.

Перевёл Ирмолог (1673) и литургию Иоанна Златоуста . Ему принадлежит множество предисловий к московским изданиям богослужебных книг, а также перевод нескольких святоотеческих сочинений с греческого и латинского и нескольких книг светского характера.

Составил «Лексикон греко-славяно-латинский» (рукопись Синодальной библиотеки) и «Лексикон филологический» — объяснения терминов Священного Писания, извлеченные из Отцов Церкви.

С благословения Никона, Епифаний возобновил прекратившийся в Московской Церкви обычай проповеднического слова в храме (сохранилось более 50 его Слов).

В 1657 году Епифаний перевел на русский язык трактат Иоганна Блеу «Введение в космографию» под названием «Зерцало всея Вселенныя», где содержится первое изложение системы мира Коперника на русском языке.

Погребен в Чудовом монастыре, могила утрачена. Надпись на плите гласила:

«Преходяй, человече! Зде став да взираеши
Дондеже в мире сем обитавши:
Зде бо лежит мудрейший отец Епифаний, -
Философ и Иерей в монасех честный
Его же да вселит Господь и в рай небесный
За множайшие его труды в писаниях,
Пространно мудрословные в претолкованиях,
На память ему да будет вечно и не отбудет»

Литература

1. Ротар Ив. Епифаний Славинецкий, литературный деятель XVII в. — Киевская старина. 1900, № 12, С. 390—395.
2. В. С. Румянцева Епифаний Славинецкий в Москве. — Православие Украины и Московской Руси в XV—XVII веках: общее и различное. М.: Индрик, 2012. С. 278—289.

Ссылки

• Перевезенцев С. В. [www.portal-slovo.ru/rus/history/85/6479/ С. В. Епифаний Славинецкий]
• [www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=2350 Академик А. М. Панченко. Культура как состязание // Русская культура в канун петровских реформ ]

Отрывок, характеризующий Епифаний Славинецкий

– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.