Идзуми-сикибу

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Идзуми-сикибу
和泉式部
Дата рождения:

около 976 года

Место рождения:

Этидзэн

Дата смерти:

неизвестно

Гражданство:

Япония

Род деятельности:

поэтесса, писатель

Направление:

любовная лирика

Язык произведений:

японский

Идзуми-сикибу (яп. 和泉式部, род. ок. 976) — японская писательница, прозаик и поэтесса конца Х — начала XI веков.



Биография

О молодости Идзуми-сикибу известно мало: её отец, Масамунэ Оэ, был губернатором, мать — фрейлиной императрицы при дворе императора Рэйдзэй (950—1011). Подлинное имя поэтессы неизвестно. Приблизительно в двадцатилетнем возрасте Идзуми выходит замуж за Татибана Митисада, ставшего позднее наместником провинции Идзуми; от их союза появилась на свет дочь Косикибу, впоследствии ставшая поэтессой, как и её мать. Вскоре Идзуми уехала в столицу, чтобы ухаживать за больной императрицей; отношения между нею и Татибаной стремительно портились, и в результате муж и жена расстались. Поэтесса состояла в романтических отношениях с принцем Тамэтака, сыном императора, однако вскоре он смертельно заболел и скончался. Позже у неё был роман с Ацумити, младшим братом Тамэтака, но скоро он тоже скоро скончался. Все это подробно описано в дневнике «Идзуми-Сикибу-никки» («Дневник Идзуми-сикибу»). Затем поэтесса поступила на службу к императрице Сёси. Последним мужем писательницы стал Фудзивара Ясумаса, умерший в 1036 году. Дальнейшая судьба Идзуми-сикибу неизвестна.

Идзуми-Сикибу входит в число «тридцати шести величайших поэтесс» японского средневековья. В её творческое наследие входят, в частности, домашняя антология «Идзуми-сикибу-сю», уже упоминавшийся дневник «Идзуми-сикибу-никки» и множество (около 1,5 тыс.) стихотворений-танка.

Интересные факты

Напишите отзыв о статье "Идзуми-сикибу"

Ссылки

В Викитеке есть тексты по теме
Идзуми-сикибу

Отрывок, характеризующий Идзуми-сикибу



Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.