Идиллия
Иди́ллия (лат. idyllium от др.-греч. εἰδύλλιον — «небольшое изображение», «картинка», уменьшительное от είδος — «вид», «картина») — первоначально (в Древнем Риме) небольшое стихотворение на тему сельской жизни. Позднее в Византии словом εἰδύλλιον пользовались схолиасты, толковавшие отдельные места из сочинений Феокрита.
В историко-литературном отношении значение термина «идиллия» в значительной мере пересекается с «пасторалью» и «буколиками»; различие проявляется в том, что «идиллией» называют отдельное стихотворное произведение пасторального жанра, не ограничивающееся жизнеописанием лишь пастушеского быта. В новейшее время это узкое значение размывается, и идиллией часто называют произведения о мирной жизни влюблённой пары («Старосветские помещики» Гоголя), или даже о мирном патриархальном быте вообще, не обязательно сельском.
Античность
Идиллию в Древней Греции обычно связывают с именами поэтов Феокрита (III в. до н. э.), Мосха (III в. до н. э.), Биона (II в. до н. э.)
Напишите отзыв о статье "Идиллия"
Ссылки
- В. Е. Чешихин. Идиллия // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Литература
- Т. В. Попова. БУКОЛИКА В СИСТЕМЕ ГРЕЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ // Поэтика древнегреческой литературы. М., 1981.
|
Это заготовка статьи о литературе. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Идиллия
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
