Карачобан, Дмитрий Николаевич

Дмитрий Карачобан гаг. Dmitriy Karaçoban
Дата рождения:	27 мая 1933(1933-05-27)
Место рождения:	село Бешалма, Бессарабия, Королевство Румыния ныне Гагаузия Молдавия
Дата смерти:	1986(1986)
Место смерти:	Молдавская ССР, Молдавская ССР, СССР
Гражданство:	СССР СССР
Род деятельности:	литература, изобразительное искусство
Годы творчества:	1959—1986
Направление:	поэзия, проза, драматургия, кино, живопись, скульптура
Язык произведений:	гагаузский, русский
Дебют:	1959

Дмитрий Николаевич Карачобан (Кара-Чобан) (гаг. Dmitriy Karaçoban; 1933—1986) — гагаузский советский поэт, прозаик, живописец и кинорежиссёр.

Биография

Дмитрий Карачобан родился в 1933 году в селе Бешалма Кагулского уезда Бессарабии (сейчас АТО Гагаузия в Молдавии).

Был единственным ребёнком в бедной, крестьянской семье. В раннем возрасте принял решение уехать из родных мест. Вместе с Миной Кёся отправился на учебу в Харьковский строительный техникум, откуда позже ушёл служить на Дальний Восток. Работал учителем, библиотекарем, потом поступил в художественное училище и, наконец, в Литературный институт им. М. Горького, став первым профессиональным гагаузским писателем. Его произведения переводили не только в Молдове (В. Измайлов, К. Шишкан, Б. Мариан), но и в Москве (В. Кузнецов, Ю. Левитанский). Оставаясь с виду простым провинциалом, отличался эрудицией и образованностью.

Творчество

1959 год стал поворотным в судьбе Карачобана. Это не только год поступления в Литинститут; стихи молодого бешалминца были опубликованы в сборнике, открывшем эпоху гагаузской профессиональной литературы — «Буджактан сесляр» («Буджакские голоса»).

Спустя четыре года, в 1963, вышел первый авторский поэтический сборник на гагаузском языке. Название его указывает на присущую Дмитрию Николаевичу точность и простоту: «Илк лаф» («Первое слово»). В первом сборнике уже прослеживаются основные черты его творчества: искренность, свежесть восприятия, тончайшее и глубокое знание родного языка и культуры. Лучший его поэтический сборник на русском языке — «Азбука открытий», был издан уже после смерти поэта. Его стихи на русском добры и изысканны:

Добром и нежностью влекомый, Я по родной земле шагал, Не обижал я незнакомых, И близких мне не обижал. Не избегал в дороге риска, Старался и цветов не мять. А если вдруг склонялся низко, То чтобы птицам не мешать…

Проза Карачобана сохраняет лучшие качества его поэзии, в том числе — простоту и ясность. Он стремился к этому и достигал высшей степени лаконичности. Одна-две яркие художественные детали озаряют повествование, запоминаются навсегда. Карачобан в гагаузской литературе сродни Чехову в русской: и требовательностью к себе, и взглядом на человека. Диалог — его родная стихия. Именно здесь раскрывается волшебный бешалминский сундучок, наполненный неповторимыми и зачастую недоступными для перевода реплики, словечки, фольклорные обороты.

Героям Карачобана, даже если это люди очень простые, малообразованные, свойственна глубокая внутренняя культура. Например, рассказ «Мария». Девушка, которую все любят за добрый нрав, попадает в беду. Её парень увлекся другой, но Мария отказывается даже пристыдить соперницу:

Когда я вижу, что люди крадут друг у друга счастье, мне хочется уйти в какой-нибудь монастырь…

Персонажи Карачобана были частью его самого или же частью окружающей его жизни. К писателю, который всю свою жизнь прожил в Бешалме, люди шли, как к источнику. Были среди этих паломников и художники, и писатели, и ученые, и крестьяне.

Карачобан был по-настоящему талантлив во многих областях искусства. В начале 1960-х годов он стал снимать фильмы о бешалминской жизни, не только документальные, но и игровые короткометражки. Сценарист, режиссёр, актер, он создал более 20 фильмов под общим названием «Гагаузские новеллы».

Одним из других проявлений его творческого дара была живопись. Он писал картины с юных лет и до самой смерти. Особенно хороши в его живописи, как и в литературе, портреты. Карачобан — удивительно тонкий и одухотворенный художник, его холсты светятся изнутри и почему-то напоминают фрески итальянского Возрождения, хотя изображено на них, прозаическое «умыкание невесты» на телеге, запряженной парой бешалминских лошадей. Необходимо отметить, что отношение к своему творчеству у Карачобана было очень самокритичным. Однажды Карачобан взял в руки кувалду и вдребезги разбил гипсовые скульптуры, над которыми работал годами. 30 лет Дмитрий Николаевич собирал по крупицам этнографические материалы. Собрав богатейшую коллекцию, он создал в Бешалме первый в мире историко-этнографический музей гагаузов. Музей открылся в 1966 году, в котором сам Карачобан выполнял функции директора, фотографа, оператора, скульптора, художника, научного и музейного работника.

Смерть

На второй день после скоропостижной смерти супруги Зинаиды Николаевны покончил жизнь самоубийством, бросившись под поезд. Супруги похоронены в одной могиле в Бешалме.

Память

• Создал Бешалминский музей, имеющий статус Гагаузского этнографического музея.
• Одна из улиц села Бешалма была переименована в улицу Дмитрия Кара-Чобана.

Ссылки

• [www.gagauzy.com/dmitri-karacoban.html Биографии гагаузов — Дмитрий Карачобан]
• [edingagauz.com/content/view/238/ Гагаузской письменности 50 лет]
• [gagauzyeri.by.ru/kniga1.html Письмо Карачобана Андропову Юрию Владимировичу - "ОСТАНОВИТЕ БЕЗУМИЕ"]

Отрывок, характеризующий Карачобан, Дмитрий Николаевич

Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]