Клодт, Евгений Александрович

Евгений Александрович Клодт
Имя при рождении:	Евгений Александрович Клодт фон Юргенсбург
Место рождения:	село Азарово, Мценский уезд, Орловская губерния, Российская империя
Место смерти:	Загорск, Московская область, РСФСР, СССР
Учёба:	Московское училище живописи, ваяния и зодчества

Евгений Александрович Клодт фон Юргенсбург (12 [24] марта 1867, село Азарово, Орловская губерния — 26 июня 1935, Загорск, Московская область) — российский, советский художник, архитектор, писатель; член Союза художников СССР; внук П. К. Клодта.

Биография

В 1879—1889 гг. учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. В 1888—1892 гг. служил в армии.

С 1884 г. организовал артели серебряных изделий. С 1892 г. работал в Москве — на фабрике серебряных изделий фирмы К. Фаберже, техником на постройке Московско-Казанской железной дороги. В этот период купил дачу в Голицыне, где селились многие художники. Владел также имением Сущово (Прасковьинская волость, Старицкий уезд). В 1917—1918 гг. читал лекции на курсах учителей, работал в театре в Москве.

В 1918—1921 г. жил в Старице, где заведовал Старицким музеем, одновременно преподавал изобразительное искусство в Старицкой городской школе; кроме того, с весны 1920 г. был ответственным за состояние архива в Старице.

В 1921 г. уехал в Омск. Преподавал в Омском художественно-промышленном комбинате. В марте 1923 г. был избран председателем культурно-исторической секции правления Западно-Сибирского общества краеведения. С мая 1923 г. работал в Западно-Сибирском краевом музее, создавал экспозиции археологического и этнографического отделов; с 1924 г. — научный сотрудник, затем заведующий созданным художественным отделом. Одновременно состоял в редакционной коллегии научно-популярного журнала «Краевед Западной Сибири», с 1925 г. — член Омского общества краеведения. Участвовал в экспедициях краевого музея по изучению края и комплектованию музейных коллекций: обследовал Вознесенское городище (археологический памятник на левом берегу Оми в Спасском районе), казахские поселения в Семипалатинской губернии, Кокчетавском и Петропавловском уездах.

В 1930 г. переехал в Загорск, преподавал в Московском художественно-прикладном техникуме.

Семья

Жена — Варвара Ивановна Лебедева (развод после 1894 г.; ум. 1933). Дети:

• Вера,
• Александр (1894 — ?), женат на Юлии Александровне Егоровой; их сын:
  • Георгий (13.3.1923 — 12.9.1994), художник, писатель; женат на Галине Павловне Масляненко (р. 1926).

Жена — Алина Александровна Штемпель.

Творчество

Картина «Вид Омска» (конец 1920-х гг.).

Альбом «Орнаменты на памятниках древнерусского искусства» (совместно с художником А. Г. Венигом и иконописцем М. О. Фирюковым; материалы собирались, в частности, в хранилищах Троице-Сергиевой лавры).

Литература

• Девятьярова И. Г. Е. А. Клодт — художник, педагог, краевед // Изв. ОГИК музея. — 1997. — № 5. — С. 61–65.
• Клодт Г. А. Повесть о моих предках. — М.: Воен. изд-во, 1997. — 304 с. — (Редкая книга). — 10 000 экз. — ISBN 5-203-01796-6.

Ссылки

• Девятьярова И. Г. [www.admomsk.ru/c/document_library/get_file?p_l_id=284682&folderId=382268&name=DLFE-19315.pdf Клодт Евгений Александрович] // Энциклопедия города Омска. — Т. 3: Омск в лицах: Кн. 1: А—К. — С. 533–534.

[ru.rodovid.org/wk/Запись:707279 Клодт, Евгений Александрович] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

• [www.r-g-d.org/K/klokov.htm#КЛОДТ Клодт Евгений Александрович]. Российское генеалогическое древо. Проверено 5 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EOzF60JI Архивировано из первоисточника 13 февраля 2013].

Отрывок, характеризующий Клодт, Евгений Александрович

А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.