Кобаякава Хидэаки
| Кобаякава Хидэаки | |
| 小早川 秀秋, | |
|
| |
| Годы жизни | |
| Дата рождения | 1577 |
| Дата смерти | 1 декабря 1602 |
| Должности | |
| Сёгунат | Токугава |
| Годы правления | 1600—1602 |
| Сюзерен | Тоётоми Хидэёси Токугава Иэясу |
| Род и родственники | |
| Род | Кобаякава |
| Отец | Киносита Иэсада |
Кобаякава Хидэаки по прозвищу Кинго (小早川秀秋, 1577 — 1 декабря 1602) — японский военачальник, племянник и приёмный сын Тоётоми Хидэёси.
Биография
Пятый сын самурая Киноситы Иэсады (1543—1608), двоюродного брата Тоётоми Хидэёси. Нэнэ, сестра Киноситы Иэсады, была женой Тоётоми Хидэёси.
Его наставником был Курода Камбэй. В 1584 году он был усыновлен Тоётоми Хидэёси и получил имя Хасиба Нидэтоси и Сюсэн. Затем, после того, как у Тоётоми Хидэёси родился сын и наследник Хидэёри, он был вновь усыновлён Кобаякавой Такакагэ (1533—1597), верным вассалом и соратником Хидэёси. Принял новое имя — Кобаякава Хидэаки.
В 1597 году после смерти своего приемного отца Кобаякава Хидэаки унаследовал его домены в провинциях Иё на Сикоку и Тикудзэн на Кюсю с доходом в 350 000 коку риса.
В 1597 году 20-летний Кобаякава Хидэаки был назначен диктатором Тоётоми Хидэёси номинальным главнокомандующим японской армии во время второй кампании в Корее (1597—1598). Во время битвы при Кэйки он привел подкрепление, чтобы спасти замок Ульсан от армии Мин. Сражаясь рядом со своими бойцами, он сумел захватить вражеского командира и успешно спас осаждённый замок.
Кобаякава Хидэаки был подвергнут резкой критике со стороны генерального инспектора армии, Исида Мицунари, в его донесениях Тоётоми Хидэёси. К тому же, Тоётоми Хидэёси был недоволен неудачной кампанией, безрассудными приказами военачальника, осуществляющего командование целой армией, и после возвращения в Японию лишил его домена Тикуго на острове Кюсю, отправив в ссылку в Фукуи, с последующим падением доходов от 336000 до 120000 коку. Только незадолго до своей смерти, Тоётоми Хидэёси передумал и позволил Кобаякава Хидэаки вернуться на остров Кюсю, и возвратил ему прежние земли — Тикудзэн, Тикуго и Будзэн.
После смерти диктатора Тоётоми Хидэёси Кобаякава Хидэаки принял участие в гражданской войне между Токугава Иэясу и Исида Мицунари. В 1600 году до битвы при Сэкигахара он находился в Осаке и заявлял о своей поддержке Исида Мицунари. В действительности же Кобаякава Хидэаки планировал предать Исида Мицунари и вёл тайные переговоры с Токугава Иэясу. Исида Мицунари, чтобы окончательно привлечь Кобаякава на свою сторону, обещал передать ему два домена вокруг Осаки и должность кампаку.
Во время решающей битвы при Сэкигахара Кобаякава Хидэаки командовал крупным отрядом (16 500 чел.). В начале сражения между восточной (Токугава Иэясу) и западной (Исида Мицунари) армиями Кобаякава занимал крайнюю позицию на правом фланге, на горе Мацуояма. В самый решающий момент битвы Исида Мицунари приказал зажечь сигнальный огонь для отряда Кобаякава. Однако Кобаякава не двинулся с места, и Иэясу, начинавший сомневаться в том, что Кобаякава, согласно договоренности, выступит на его стороне, приказал своим генералам, чтобы они открыли по нему огонь, дабы посмотреть какова будет его реакция. Тогда Кобаякава Хидэаки со своим отрядом спустился с занимаемых позиций и ударил на позиции западной армии Исида Мицунари. Токугава Иэясу одержал полную победу на своим противником и позднее стал сёгуном Японии.
После победы в битве при Сэкигахара Кобаякава Хидэаки руководил успешной осадой замка Саваяма, обороной которого руководили Исида Масацугу и Исида Масазуми, отец и брат Исида Мицунари.
Токугава Иэясу передал Кобаякава Хидэяки в качестве награды домен разгромленного клана Укита, состоящий из провинций Бидзэн и Мимасака на острове Хонсю с доходом в 550 000 коку.
1 декабря 1602 года 25-летний Кобаякава Хидэаки сошёл с ума и внезапно скончался, не оставив после себя наследников. После его смерти клан Кобаякава прекратил своё существование, а его земли были переданы сёгунатом соседнему клану Икэда.
Кобаякава Хидэаки в культуре
Фильмы
- 1965 — Фильм Fūrai ninpō-jō — Сюндзи Сакаи
- 1978 — Сериал «Ogon no hibi»/«Золотые дни» (по роману Сироямы Сабуро), начиная с 18-й серии — Масаоми Кондо
- 1980 — Мини-сериал «Сёгун» по одноимённому роману Джеймса Клавелла (основанный на Исиде персонаж даймё Исидо) — Нобуо Канэко
- 2008 — Сериал BBC Heroes and Villains, эпизод «Сёгун» — Хиро Канагава
- 2009 — Сериал «Небеса, земля и люди»
- 2012 — Фильм «Плавающий замок» (Япония).
- 2014 — Сериал «Стратег Камбэй»
- 2008 — Фильм "Великие воины: Сёгун" ("Warriors: Shogun"), из сериала "Великие воины" ("Warriors") производства BBC, документально-художественный с элементами реконструкции событий.
Источники
- Тернбулл С. Самураи. — М.: Из-во «АСТ», 2008. — ISBN 978-5-17-040815-3
- Елисеев Д. Хидэёси: Строитель современной Японии. — СПб. из-во «Евразия», 2008. — ISBN 978-5-8071-0317-8
Напишите отзыв о статье "Кобаякава Хидэаки"
Отрывок, характеризующий Кобаякава Хидэаки
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
