Козлянинов, Владимир Петрович
| Владимир Петрович Козлянинов | |||
 | |||
| Художник К. Я. Рейхель (1820) | |||
|---|---|---|---|
| Дата рождения: | |||
| Дата смерти: | |||
| Награды и премии: |
| ||
Владимир Петрович Козлянинов (15 августа 1788 — 7 мая 1846) — русский офицер времён Наполеоновских войн, наследник имений Балков в Новгородской губернии, устроитель образцового имения Петрово[1].
Содержание
Биография
Сын предводителя дворянства Крестецкого уезда, Петра Ивановича Козлянинова (ум. 1794) от брака его с Марией Тимофеевной Трусовой (1753—1823). Службу начал в 1802 году юнкером в артиллерийском полку, позже подпоручик в лейб-гвардии артиллерийского батальона. С 1806 года состоял адъютантом у графа А. А. Аракчеева. С 1807 года находился в действующей армии.
Принимал участие в битве под Гутштадтом, в сражение при Гейльсберге и Фридландом. После окончания боевых действий по болезни вышел в отставку. С началом Отечественной войны вернулся на службу. Был определен в Провиантский департамент при военном министре князе А. И. Горчакове. В 1813 году в чине поручика оставил военную службу.
Выйдя в отставку, занимался общественной деятельностью. С 1815 году был избран депутатом в новгородское дворянское собрание. С 1824 года почётный смотритель училищ Крестецкого и Устюженского уездов. В 1833—1835 годах являлся предводителем дворянства Устюженского уезда Новгородской губернии. Был первым попечителем новгородской мужской гимназии. За заслуги ему было присвоено звание титулярного советника.
Автор трудов по сельскому хозяйству, за успешную деятельность по осушке болот был удостоен большой золотой медали Вольного экономического общества. Жил с семьей в своём боровичском имении Петрово (ныне Мошенский район Новгородской области), где в 1823 году принимал императора Александра I, совершавшего путешествие по северным губерниям. Надворный советник Козлянинов скончался в 1846 году в одной из своих валдайских усадеб и похоронен на кладбище кемецкой церкви.
Семья
Первая жена (с 19.02.1812) — Агриппина Николаевна Балк (1789—1821), богатая наследница обширных имений в Новгородской губернии. Их дочери:
- Мария, замужем за англичанином Василием Ивановичем (Фёдором Вильгельмом) Трувеллером (1810—1870), инженером путей сообщения, принявшим русское подданство[2].
- Надежда, замужем за подполковником Даниилом Антоновичем Токарским.
Вторая жена (с 1822) — Софья Александровна Хвостова (1794—18? ), дочь писателя Александра Семёновича Хвостова от брака его с Екатериной Яковлевной Скоропадской; родилась в Константинополе, где её отец был посланником.
Напишите отзыв о статье "Козлянинов, Владимир Петрович"
Примечания
- ↑ [raionka.org/uverskie-zori/6660-v-glubinakh-istorii-ne-dolzhno-zateryatsya-imya.html В глубинах истории не должно затеряться имя - Районка.орг]
- ↑ Его первая жена с 1834 года — Анна Ивановна Вульф (ок. 1801—1835), племянница П. А. Осиповой, знакомая Пушкина, её имя упоминается в Донжуанском списке поэта.
Литература
- Л.Секретарь. История усадьбы Петрово // Русская провинция. 1997. № 3. С. 104—106.
- Р.Гаврилин. Усадьба Петрово и её владельцы // София. 2005. № 2-3.
Отрывок, характеризующий Козлянинов, Владимир Петрович
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
