Койдула, Лидия

Лидия Койдула
Lydia Koidula
Имя при рождении:	Лидия Эмилие Флорентине Яннсен (Lydia Emilie Florentine Jannsen)
Место рождения:	Вяндра, Пярнуский уезд, Лифляндская губерния, Российская империя (ныне Пярнумаа Эстония)
Род деятельности:	Поэзия, проза, переводы, драматургия

Ли́дия Ко́йдула (эст. Lydia Koidula; настоящая имя Ли́дия Эми́лие Флоренти́не Я́ннсен эст. Lydia Emilie Florentine Jannsen; 12 (24) декабря 1843, Вяндра, Пярнуский уезд, Лифляндская губерния — 30 июля (11 августа) 1886, Кронштадт, Российская империя) — эстонская поэтесса, прозаик, основоположник эстонской драматургии.

Биография

Дочь журналиста и просветителя Йохана Яннсена, Лидия со школьных лет помогала отцу в издании газеты «Пярнуский почтальон» (эст. «Perno postimees») — делала переводы, адаптировала художественные произведения для печати. В это же время написаны и её первые стихи, вначале на немецком языке. Имя «Койдула» (т. е. «Рассветная») ей добавил деятель национального пробуждения Карл Роберт Якобсон, когда опубликовал её сочинения в своём букваре.

Работая в газете, Койдула встречалась со многими общественными деятелями оживившегося в середине XIX века национального движения, под их воздействием зародились её взгляды и убеждения. Во второй половине 1860-х годов её имя, как автора гражданственных и патриотических произведений, стало популярным.

Выйдя в 1873 году замуж за студента Тартуского университета латыша Эдуарда Михельсона, Койдула переехала в Кронштадт, где её муж служил военным врачом. В 1874 году у Лидии родился первый ребёнок — Ханс Вольдемар, двумя годами позже она родила дочь Хедвиг. В 1878 году в Вене появилась на свет её вторая дочь — Ана. Хотя Койдула часто бывала в Эстонии, она болезненно ощущала разлуку с родиной.

Её жизнь оборвал рак груди. Поэтесса умерла в Кронштадте, где и была похоронена. В 60-ю годовщину смерти её прах был перевезен в Эстонию и захоронен на таллинском кладбище Метсакальмисту, однако могилы её мужа и умершего в молодости ребёнка остались на семейном участке кладбища в Кронштадте.

9 июня 1929 года в Пярну был открыт памятник поэтессе работы скульптора Адамсона, там же есть мемориальный музей её памяти. На стене дома в Кронштадте, где жила Лидия Койдула, установлена мемориальная доска.

Творчество

Произведения

В истории эстонской литературы Койдула оставила заметный след прежде всего в поэзии. Её патриотическая лирика оказалась в высшей степени актуальной для пробуждавшегося эстонского народа, и Койдулу как выразительницу народных чувств стали называть «Соловей с берегов Эмайыги» (эст. "Emajõe ööbik") (так назывался сборник её стихов 1867 года). Большинство её произведений носит романтический характер: страстное сочувствие бедам и невзгодам эстонского народа, любовь к родине и дому, стремление как-то помочь своим соотечественникам и облегчить их участь.

В кронштадтский период в поэзии Койдулы преобладают элегические стихи, природная и любовная лирика. Тщательно работая над техникой стиха, она прокладывала дорогу поэтам следующих поколений. К основным достоинствам поэзии Койдулы относятся искренность и эмоциональность.

Койдула работала и в прозе, в основном для газет — приспосабливала произведения других авторов для эстонского читателя, делала свободные переводы.

Новое слово Койдула сказала и в эстонской драматургии: первая комедия «Племянник с Сааремаа» (эст. "Saaremaa onupoeg", 1870) была написана по сюжету немецкого драматурга Т. Кернера, но уже следующие комедии Койдулы были вполне оригинальны — «Сватушки» (эст. "Kosjakased" или "Maret ja Miina", 1870) и «Этакий мульк, или Сто вак соли» (эст. "Säärane mulk", 1872). С комедий Койдулы начал своё существование эстонский театр.

Краткая, плодотворная и полная драматизма жизнь Койдулы, её популярность среди читателей своего времени, её место в эстонском обществе, необычное для женщины в XIX веке, активное участие во всех культурных начинаниях постепенно превратили имя Койдулы в легенду. Ей и её семье посвящены несколько литературных произведений — «Час на стуле, который вращается» Яана Кросса, «Час духов на улице Яннсена» М. Унта, «Вируский певец и Койдула» А. Ундла-Пылдмяэ, «Той весной в Тарту» Т. Тувикесе и др.; ей посвящены десятки стихотворений известных эстонских поэтов; на слова её стихов создано множество песен.

На русском языке изданы: «Стихи» (Москва, 1945, 1950), «Избранное» (Таллин, 1950, Москва, 1961), «Венок из слез души» (Таллин, 1993). Стихотворения поэтессы «Осенние думы» и «Вечерняя тишина» были переведены на русский язык Игорем Северяниным (включены в поэтический сборник «Игорь Северянин. Сочинения», вышедший в свет в 1990 году в таллинском издательстве «Ээсти раамат»).

Список книг (неполный)

• «Луговые цветы» (эст. "Waino-lilled", 1866).
• «Соловей с берегов Эмайыги» (эст. "Emajõe ööbik", 1867).
• «Собранные стихи» (эст. "Kogutud luuletused", 1925).
• «Избранные песни» (эст. "Valitud laulud", 1934).
• «Избранные стихи» (эст. "Valitud luuletused", 1943).
• «Избранные стихи» (эст. "Valitud luuletused", 1949).
• «Маленькая книга стихов» (эст. "Väike luuleraamat", 1967).
• «Стихотворения» (эст. "Luuletused", 1969).
• «Моё отечество — моя любовь» (эст. "Mu isamaa on minu arm", 1978, 1993).

Интересные факты

• На слова одного из стихотворений Лидии Койдулы «Моё отечество — моя любовь» (эст. "Mu Isamaa on minu arm") эстонским композитором Густавом Эрнесаксом (эст. Gustav Ernesaks) была написана музыка. Эта песня стала неофициальным гимном Эстонии.
• На банкноте в 100 эстонских крон с одной стороны была изображена Лидия Койдула с соловьем, с другой написано четверостишье из её стиха.

Silla otsad ühendatud,
Kandes ühte isamaad,
Tõe templiks pühendatud…
Nägu — millal tõeks saad?!

Эстонская 100-кроновая банкнота

Источник

• «Кто есть Кто в культуре Эстонии», состав и подготовка текста «Авенариус» 1996 г.

Отрывок, характеризующий Койдула, Лидия

Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)