Кордемуа, Жеро де

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Жеро де Кордемуа (фр. Géraud de Cordemoy; 6 октября 1626, Париж — 15 октября 1684, Париж) — историк и картезианский философ, склонявшийся к окказионализму (т. e. к учению, не допускавшему реального взаимодействия и постоянного соотношения между душой и телом).

Был, по рекомендации Боссюэ, преподавателем дофина Людовика (сына Людовика XIV).Преподавал ему историю. 2 декабря 1675 года избран членом Французской академии. В 1683 году возглавил ее.В конце годы жизни работал над «Историей Франции». В 1685–1689 гг вышли первый и второй том этого сочинения.

Его главное сочинение: «Le discernement de l'âme et du corps» (1666). Кроме того, Кордемуа написал ряд статей под заглавием «Traités de metaphysique et d’histoire» (1704) и «Histoire de France depuis le temps des Gaulois jusqu’en 787» (П., 16851689).

Напишите отзыв о статье "Кордемуа, Жеро де"



Литература

  • Cordemoy G. de. Oeuvres philosophiques. P., 1968.
  • Кротов А.А. К истории картезианской традиции: окказионализм Кордемуа.// История философии. 2010. № 15.
  • Хомский Н. Картезианская лингвистика. М., 2005.
  • Nadler, Steven M., Cordemoy and Occasionalism // Journal of the History of Philosophy - Volume 43, Number 1, January 2005, pp. 37-54.
  • Ablondi, (Fred.), Gerauld de Cordemoy: Atomist, Occasionalist, Cartesian, Milwaukee, Marquette University Press, 2005.
  • Balz (A. G. A.), Cartesian studies, chapitre Géraud de Cordemoy: pp. 3–27, New-York, 1951.
  • Bouillier F. Histoire de la philosophie cartésienne. P., 1854. T. I.
  • Bréhier E. Histoire de la philosophie. P., 2004.
  • Damiron J.P. Essai sur l`histoire de la philosophie en France au XVII siècle. P., 1846. T. II.
  • Prost J. Essai sur l`atomisme et l`occasionalisme dans la philosophie cartésienne P., 1907.
  • Mouy P. Le développement de la physique cartésienne. P., 1934
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).


Отрывок, характеризующий Кордемуа, Жеро де

«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.