Красная Вена

Красная Вена — неофициальное название столицы Австрии в период между 1918 и 1934 годами, когда социал-демократы имели большинство в городском парламенте, а город впервые управлялся демократами.

Социальное положение после Первой мировой войны

После завершения Первой мировой войны и распада и раздела Австро-Венгрии, бывшей дуалистической монархией под скипетром династии Габсбургов, так называемый Deutschösterreich (Германская Австрия) был провозглашён республикой 12 ноября 1918 года. На выборах в гемейндерат (городской парламент) 4 мая 1919 года впервые все совершеннолетние граждане обоих полов получили права голоса. Социал-демократическая партия получила абсолютное большинство на выборах; Якоб Рейман был избран первым мэром-социал-демократом. После муниципальных выборов в 1923 году его сменил Карл Зейц.

Город претерпел много изменений в этот период времени. Во время войны многие беженцы из австрийской Галиции (ныне Западная Украина), которая была частично занята российской армией, поселились в столице. В конце войны многие бывшие солдаты Императорской и Королевской армии решили остаться в Вене, по крайней мере временно, в то время как многие бывшие чиновники министерств императорского и королевского правительства вернулись в родные края. Представители средних классов, многие из которых приобрели военные облигации, которые были теперь бесполезны, оказались ввергнуты в нищету из-за гиперинфляции. Новые границы между Австрией и близлежащими регионами, которые кормили Вену в течение многих столетий, затруднили поставки продовольствия в столицу. Квартиры были переполнены, и бушевали такие заболевания, как туберкулёз, испанка и сифилис. В новой Австрии Вена считалась слишком большой столицей для маленькой страны, и люди, живущие в других частях Австрии, часто называли её Wasserkopf.

С другой стороны, оптимисты увидели открывающиеся широкие поля для социальных и политических действий. Прагматичные интеллектуалы вроде Ганса Кельзена, который составил республиканскую конституцию, и Карла Бюлера нашли много общего. Для них это было временем «пробуждения, новых рубежей и оптимизма».

Интеллектуальные ресурсы Красной Вены были значительны: Илона Дучинская и Карл Поланьи, а также несколько других интеллигентов-социалистов с удовольствием переехали в Вену или направились туда в изгнание из других регионов, в дополнение к Зигмунду Фрейду, Альфреду Адлеру, Карлу Бюлеру, Артуру Шницлеру, Карлу Краусу, Людвигу Витгенштейну, Адольфу Лоосу, Арнольду Шенбергу и многим другим учёным, художникам, издателям и архитекторам, многие из которых не были ни социалистами, ни членами принципиальной оппозиции из клерикальных консерваторов, но рассматривали развитие и модернизацию Вены с симпатией.

Джон Гюнтер охарактеризовал общую ситуацию в Вене в период между войнами так: «Нарушение равновесия между марксистской Веной и клерикальной сельской местностью было доминирующим Мотивом в австрийской политике до прихода к власти Гитлера. Вена была социалистической, антиклерикальной и, как муниципалитет, довольно богатой. Окрестности были бедными, находившимися в упадке, консервативными римско-католическими и ревновавшими к более высоким стандартам жизни в Вене».

Общая политика

Инициативы красно-чёрной коалиции в первом правительстве новой федерации Германская Австрия привели к законодательному введению восьмичасового рабочего дня спустя только неделю после провозглашения республики в ноябре 1918 года. Кроме того, была реализована система пособий по безработице и законодательно основана Палата работников (Arbeiterkammer, официально Kammer für Arbeiter und Angestellte) в качестве официального лобби от рабочих. Энтузиазм по поводу таких реформ становился всё меньше и меньше по мере продолжения нахождения у власти представителей христианско-социалистической партии с момента окончания Первой мировой войны.

В 1920 году коалиция распалась, и с этого времени до 1945 года социал-демократы находились — на федеральном уровне — либо в оппозиции, либо в подполье. Но «красные» продолжали управлять Веной, получив абсолютное большинство в парламенте на выборах 1919 года. Их целью было сделать Вену ярким примером успешной социал- демократической политики. Их меры в то время считались выдающимся или даже захватывающими и отслеживались во всей Европе. Консерваторы в Австрии, как правило, относились с ненавистью к подобного рода политике, но на тот момент ничего не могли сделать против успеха социал-демократов на выборах в Вене.

Вена была центром земли Нижняя Австрия на протяжении семи веков. Имея значительное большинство в Вене и голоса рабочих из промышленного региона, где располагается Винер-Нойштадт, «красные» даже получили право выдвинуть первого демократического губернатора, ландсгауптмана, буквально «капитана земли» Нижней Австрии, в 1919 году: они выбрали Альберта Севера. Поскольку сельские районы в то время не хотели подчиняться «красным», а социал-демократической партии не нравилось вмешательство консерваторов в их модернизаторскую городскую политику, две больших партии вскоре согласились отделить «красную Вену» от «чёрной Нижней Австрии». Национальный парламент принял конституционный закон, обеспечивавший это, в 1921 году; с 1 января 1922 года в Вене была создана девятая австрийская федеральная земля.

После 1934 года Гюнтер отмечал: «В Вене социалисты подготовили замечательную администрацию, что делало её, вероятно, самым успешным муниципалитетом в мире […] Достижения социалистов Вены были наиболее волнующим общественным движением в послевоенный период в любой европейской стране».

Государственное жильё

Императорское и королевское правительство приняло закон о защите съёмщиков жилья (Mieterschutzgesetz) в 1917 году, который был сразу объявлен действующим в Вене. Несмотря на высокую инфляцию, закон предписывал заморозить цены за съём квартиры на уровне 1914 года. Это сделало новые частные жилые проекты убыточными. После войны спрос на доступные квартиры вырос чрезвычайно высоко. Формирование общественного жилищного строительства стало главной заботой социал-демократов в Вене.

В 1919 году федеральный парламент принял Закон о требованиях к жилью (Wohnanforderungsgesetz) для повышения эффективности существующих жилищных структур. Низкий частный спрос на земли под застройку и низкие затраты на строительство оказалось благоприятными факторами для тщательного планирования строительства государственного жилья городской администрацией.

С 1925 года (года, в котором сильная валюта шиллинг заменила девальвированную крону) по 1934 год, так называемым гемейндебау («сообществом строительства») были построены здания с более чем 60 000 новых квартир. Большие жилые массивы возводились вокруг зелёных насаждений — например, в Карл-Маркс-Хоф (одной из горячих точек в гражданской войне 1934 года). Съёмщики новых квартир выбирались на основе рейтинговой системы, в которой например, лица с инвалидностью получали дополнительные «очки», по причине которых их выбирали для получения жилья ранее. 40 % расходов на строительство были взяты из доходов от венского жилищного налога, остальное — от доходов от венского налог на роскошь и из федеральных средств. Использование государственных средств для покрытия затрат на строительство разрешало устанавливать очень низкие арендные ставки на такие квартиры: в доходных домах стоимость съёма жилья составляла 4 % дохода семьи; стоимость съёма частных домов составляла 30 %. Кроме того, если жильцы заболевали или становились безработными, арендные платежи могли быть отсрочены.

Медицинское обслуживание

Родители получали «пакет одежды» для каждого ребёнка таким образом, чтобы «ни один ребёнок в Вене не был обёрнут в газету». Были открыты детские сады, «послеобеденные дома» и детские курорты, чтобы позволить матерям вернуться на свои рабочие места и «забрать» детей с улиц. Медицинские услуги предоставлялись бесплатно. Для повышения физической подготовки и отдыха были созданы спортплощадки, общественные бани и спортивные сооружения. Как выразился Юлий Тандлер, член городского совета по социальным и медицинским услугам: «То, что мы тратим на дома для молодёжи, то будем экономить на тюрьмах. То, что мы тратим для ухода за беременными женщинами и младенцами, мы сэкономим на психиатрических больницах». Бюджетные расходы на социальные услуги были увеличены в три раза по сравнению с довоенным периодом. Младенческая смертность снизилась, став ниже средней по Австрии, а число случаев заболевания туберкулезом снизилось на 50 %. Доступные тарифы на газ и электроэнергию и за уборку мусора, находившиеся в ведении муниципалитета, помогли улучшить санитарное состояние города.

Финансовая политика

Социал-демократами были путём муниципального закона введены новые налоги, которые стали дополнением к федеральным налогам (критики называли их «брейтнеровскими налогами» по фамилии Хьюго Брейтнера, члена городского совета по вопросам финансам). Эти налоги были введены на роскошь: на верховых лошадей, большие частные автомобили, прислугу в частных хозяйствах, а также гостиничные номера.

Ещё один новый налог, Wohnbausteuer (налог на строительство жилья), был введён как прогрессивный налог, то есть взимался в растущих процентах. Доходы от этого налога использовались для финансирования обширной муниципальной жилищной программы. Поэтому многие построенные гемейндебау здания сегодня по-прежнему имеют таблички с надписями: « Erbaut aus den Mitteln der Wohnbausteuer» (построено на поступления от налога на строительство жилья).

В результате инвестиционной деятельности муниципалитета уровень безработицы в Вене снизился по отношению к остальной части Австрии и к Германии. Все инвестиции финансировались непосредственно за счёт налогов, а не кредитов. Таким образом, городская администрация оставалась независимой от кредиторов и не должна была платить проценты по облигациям.

Хьюго Брайтнер, в отличие от австрийских социал-демократов после 1945 года, последовательно отказывался брать кредиты для финансирования социальных услуг. Эти услуги, следовательно, пришлось сократить, когда в начале 1930-х годов федеральное правительство начало «душить» Вену в финансовом отношении.

Ссылки

• [www.wien.gv.at/english/history/overview/socialism.html City of Vienna: From «Red Vienna» to the «Ständestaat» (1918 to 1938)]
• [www.virtualvienna.net/community/modules.php?name=News&file=article&sid=194 Virtual Vienna: Red Vienna: A Workers' Paradise.]
• [www.dasrotewien.at/online/page.php?P=10859 Encyclopedia of Vienna’s Social Democratic Party, in German]
• Eve Blau: The Architecture of Red Vienna. 1919—1934., The MIT Press, 1999
• Helmut Gruber: Red Vienna. Experiment in Working Class Culture, 1919—1934., Oxford University Press, 1991
• Sheldon Gardner: Red Vienna and the Golden Age of Psychology, 1918—1938 , Praeger Publishers, 1992

Отрывок, характеризующий Красная Вена

Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.