Коморская летучая лисица

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Крылан Ливингстона»)
Перейти к: навигация, поиск
Коморская летучая лисица

Pteropus livingstonii
Научная классификация
Международное научное название

Pteropus livingstonii (Gray, 1866)

Синонимы
  • Pteropus livingstonei Gray, 1866[1]
Охранный статус

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Вымирающие виды
IUCN 3.1 Endangered: [www.iucnredlist.org/details/18732 18732 ]

Систематика
на Викивидах

Изображения
на Викискладе

Коморская летучая лисица[2], или летучая лисица Ливингстона[3] (лат. Pteropus livingstonii) — вид крыланов рода летучих лисиц. Встречается только на двух из Коморских островов[4]. Это один из наиболее крупных представителей рода.



Описание

Масса летучей лисицы — около 700 г, размах крыльев может достигать 1,8 м[5], в среднем около 1,4 м.

Предпочтительная среда обитания — туманный лес на высоте 850—1100 м. Питается фруктами, такими как фикус жёлтый (Ficus lutea).

Летучие лисицы не слишком хорошо летают, редко взмахивая крыльями, но они хорошо планируют и могут набирать высоту, используя восходящие потоки теплого воздуха. Летучие лисицы активны и днём, и ночью.

Потомство появляется в сухой сезон (июль — сентябрь), беременность длится 4-5 месяцев, детёныши становятся самостоятельными через 3-6 месяцев. Обычно самка рождает одного детёныша в год[6].

История

Коморская летучая лисица была впервые описана в XIX веке. Тогда предполагалось, что вид «в изобилии» встречается на острове Анжуан. В начале и первой половине XX века его изучению не уделялось много внимания, только в 1970-х годах была отмечена малая численность вида, порядка нескольких сотен. В 1981 году коморская летучая лисица была впервые обнаружена на острове Мвали. В 1992 году численность вида оценивалась в 152 особи в 3-х колониях на Анжуане и одной на Мвали[7].

Разрушение среды обитания вследствие вырубки и циклонов — серьёзная угроза популяции вида, из-за которой он внесён в Красную книгу как находящийся в критическом состоянии[6].

В 1994 году под руководством негосударственной организации Action Comores начала действовать программа по учёту и сохранению вида. В результате этой программы отмечен стабильный рост численности вида и количества колоний. В 2003 году численность вида оценивалась в 1 200 особей в как минимум 20 колониях, в основном на Анжуане[7]. Эффективным методом сохранения вида является высадка фруктовых деревьев, так как даже небольшие участки плодоносящих деревьев привлекают большое количество летучих лисиц[6].

Напишите отзыв о статье "Коморская летучая лисица"

Примечания

  1. [www.biolib.cz/en/taxon/id33970/ Таксономия и синонимия] (англ.). BioLib. Проверено 7 января 2011.
  2. Полная иллюстрированная энциклопедия. «Млекопитающие» Кн. 2 = The New Encyclopedia of Mammals / под ред. Д. Макдональда. — М.: «Омега», 2007. — С. 459. — 3000 экз. — ISBN 978-5-465-01346-8.
  3. Соколов В. Е. Пятиязычный словарь названий животных. Млекопитающие. Латинский, русский, английский, немецкий, французский. / под общей редакцией акад. В. Е. Соколова. — М.: Рус. яз., 1984. — С. 49. — 10 000 экз.
  4. [www.iucnredlist.org/details/18732/0 Pteropus livingstonii]: информация на сайте Красной книги МСОП (англ.)
  5. [www.enchantedlearning.com/subjects/mammals/bat/Fruitbatcoloring.shtml Fruit Bats Family Pteropodidae] (англ.). EnchantedLearning.com. Проверено 7 января 2011.
  6. 1 2 3 [www.animalinfo.org/species/bat/pterlivi.htm Livingstone's Flying Fox]. Animal Information (17 мая 2006). Проверено 7 января 2011. [www.webcitation.org/68U1oZch6 Архивировано из первоисточника 17 июня 2012].
  7. 1 2 [ibis.nott.ac.uk/Action-Comores/ac_howmany.htm How Many Livingstone's Flying Foxes are there in the Comores?]. Action Comores (24 ноября 2003). Проверено 22 января 2010. [www.webcitation.org/68nNCTKUR Архивировано из первоисточника 30 июня 2012].

Отрывок, характеризующий Коморская летучая лисица

– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.