Кульчицкий, Николай Евгеньевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Николай Евгеньевич Кульчицкий
Дата рождения

27 июля 1929(1929-07-27)

Место рождения

Нахабино, СССР

Дата смерти

28 января 1982(1982-01-28) (52 года)

Место смерти

Москва, РСФСР, СССР

Принадлежность

СССР СССР

Род войск

авиация

Годы службы

19381977

Звание

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Награды и премии

Никола́й Евге́ньевич Кульчи́цкий (27 июля 1929 — 28 января 1982) — советский лётчик-испытатель, капитан Военно-воздушных сил СССР. Герой Советского Союза (1977), заслуженный лётчик-испытатель СССР.





Биография

Родился 27 июля 1929 года в селе Нахабино Московской губернии. В 1948 году окончил Московскую спецшколу ВВС СССР[1] .

В Советской Армии с августа 1948 года. В 1951 году окончил Борисоглебское высшее военное авиационное училище лётчиков. Служил в строевых частях ВВС в нескольких округах (Одесский военный округ, группа советских войск в ГДР, Прибалтийский военный округ). В мае 1961 года ушёл в запас в звании капитана.

В 1962 году окончил школу лётчиков-испытателей, в 1967 году — 3 курса Казанского авиационного института.

С 1962 года — лётчик-испытатель Казанского авиационного завода. Испытывал серийные реактивные бомбардировщики Ту-16, Ту-22 и также их модификации[1].

С 1967 года — лётчик-испытатель ОКБ Туполева. Участвовал в испытаниях ряда самолётов: Ту-16, Ту-22, Ту-22М, Ту-95, Ту-134, Ту-154 и многих других[1].

22 октября 1976 года при катапультировании из аварийного неуправляемого Ту-22МР (совместно со вторым пилотом Владимиром Севанькаевым, впоследствии Героем Советского Союза, и штурманом А. В. Ерёменко) получил тяжёлые ранения. Несмотря на противопоказания врачей, в 1977 году вернулся на лётно-испытательную работу[1].

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 августа 1977 года за мужество и героизм, проявленные при испытании новой авиационной техники, лётчику-испытателю Кульчицкому Николаю Евгеньевичу было присвоено звание Героя Советского Союза.[1]

Жил в Москве. Погиб 28 января 1982 года при выполнении испытательного полёта на стратегическом ракетоносце Ту-95МС-55[1].

Похоронен на Химкинском кладбище[1].

Награды и звания

Память

На доме в Москве, в котором жил Кульчицкий (улица Куусинена, дом 6, корпус 13) установлена мемориальная доска, её торжественное открытие состоялось 27 апреля 2012 года[2].

Напишите отзыв о статье "Кульчицкий, Николай Евгеньевич"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10  Симонов А. А. [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=4992 Кульчицкий, Николай Евгеньевич]. Сайт «Герои Страны».
  2. [khoroshevskiy.mos.ru/presscenter/news/detail/1144907.html 27 апреля в 12.00 ч. состоится открытие мемориальной доски летчику-испытателю Кульчицкому Николаю Евгеньевичу] (рус.). Управа района Хорошевский города Москвы (25 апреля 2012). Проверено 25 июля 2015.

Литература

  • [www.az-libr.ru/index.htm?Persons&000/Src/0007/b1b7b78a Кульчицкий Николай Евгеньевич] // Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1987. — Т. 1 /Абаев — Любичев/. — 911 с. — 100 000 экз. — ISBN отс., Рег. № в РКП 87-95382.
  • Симонов А. А. Заслуженные испытатели СССР. — Москва: Авиамир, 2009. — 384 с. — ISBN 978-5-904399-05-4.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=4992 Кульчицкий, Николай Евгеньевич]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Кульчицкий, Николай Евгеньевич

– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.