Ван дер Кёкен, Йохан
Поделись знанием:
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
(перенаправлено с «Кёйкен, Йохан ван дер»)
| Йохан ван дер Кёкен | |
| Johan van der Keuken | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: |
кинорежиссёр, фотограф |
| Карьера: | |
| Направление: | |
| Награды: |
премия экуменического жюри Берлинского МКФ (2000) |
Йохан ван дер Кёкен (нидерл. Johan van der Keuken, 4 апреля 1938, Амстердам — 7 января 2001, там же) — нидерландский фотограф и кинорежиссёр, один из крупнейших мастеров кинодокументалистики ХХ в.
Содержание
Биография
Начал фотографировать в 12 лет, через пять лет опубликовал первый альбом «Нам семнадцать» (1955). Учился в Исследовательском институте кино в Париже (1956—1958), занимался журнальной кинокритикой (1960—1961). Снимал документальные фильмы, много путешествовал. С 1977 вел в нидерландском кинематографическом журнале «Экран» хронику «Из жизни мелкого предпринимателя». Издал несколько авторских фотоальбомов, представлял инсталляции, имел несколько персональных выставок в разных странах (в том числе — в парижском Центре Жоржа Помпиду, 1987), читал лекции и вел семинары в киношколах Европы и США. Выступал кинооператором в нескольких документальных лентах коллег. Ретроспективы его фильмов были не раз показаны в Монреале, Беркли, Сан-Франциско, Мюнхене, Берлине, Цюрихе, Париже, Марселе, Лиссабоне, Афинах, Мадриде, Барселоне.
В 1988 у ван дер Кёкена был обнаружен рак. В 2000 был показан его фильм о борьбе с болезнью «Длинные каникулы», в 2002 его последней лентой «Настоящее незавершенное» открылся Международный кинофестиваль в Роттердаме.
Творчество
В документальных фильмах Кёйкен экспериментировал с субъективной точкой зрения, длинными планами, ритмическими повторами, укрупнением деталей добиваясь поэтического эффекта. Его метафорическое кино сопоставляют с аналогичными поисками А.Пелешяна.
Произведения
Фильмы
- Paris à l’Aube (1957—1960, 10 мин.)
- Sunday (1960, 14 мин.)
- A Moment’s Silence (1960—1963, 10 мин.)
- Yrrah (5 мин.); Tajiri (10 мин.); Opland (12 мин); Lucebert, Poet-Painter (16 мин.) — 4 фильма о художниках (1962)
- The Old Lady (1963, 25 мин.)
- Indonesian Boy (1964, 40 мин)
- Blind Child (1964, 24 мин.)
- Four Walls (1965, 22 мин.)
- In the Nest with the Rest (1965, 8 мин.)
- Beppie (1965, 38 мин.)
- Herman Slobbe/Blind Child 2 (1966, 29 мин.)
- A Film for Lucebert (1967, 22 мин.)
- Big Ben/Ben Webster in Europe (1967, 32 min.)
- The Spirit of the Time (1968, 42 мин.)
- The Cat (1968, 5 мин.)
- The Street is Free (1968, 7 мин.)
- Velocity: 40-70 (1970, 25 мин.)
- Beauty (1970, 25 мин.)
- Diary (1972, 80 мин.)
- North-South Triptych, Part 1 (1972)
- Bert Schierbeek/The Door (1973, 11 мин.)
- The White Castle (1973, 78 мин.)
- North-South Triptych, Part 2 (1973)
- Vietnam Opera (1973, 11 мин.)
- The Wall (1973, 9 мин.)
- The Reading Lesson (1973, 10 мин.)
- The New Ice Age (1974, 80 мин.)
- North-South Triptych', Part 3 (1974)
- Filmmaker’s Holiday (1974, 38 мин.)
- The Palestinians (1975, 45 мин.)
- Springtime (1975, 80 мин.)
- Maarten and the Double Bass (1977, 30 мин.)
- Flat Jungle (1978, 90 мин.)
- The Master and the Giant (1980, 70 мин.)
- The Way South (1980—1981, 143 мин.)
- Iconoclasm/A Storm of Images (1981, 85 мин.)
- Time (1984, 45 мин.)
- Toys (1984, 4 мин.)
- I love $ (1986, 145 мин.)
- Wet Feet in Hong Kong (1986, 5 мин.)
- The Unanswered Question (1986, 18 мин.)
- The Eye Above the Well (1988, 90 мин.)
- The Mask (1989—1990, 55 мин)
- Face Value (1990—1991, 120 мин.)
- Brass Unbound (1992—1993, 106 мин.)
- Sarajevo Film Festival (1993, 14 мин.)
- Tony’s birthday (1994, 9 мин.)
- Lucebert, Time and Farewell (1994, 52 мин.)
- On Animal Locomotion (1994, 15 мин.)
- Amsterdam Global Village (1996, 245 мин.)
- Amsterdam Afterbeat (1997, 16 мин.)
- To Sang Fotostudio (1997, 35 мин.).
- Last Words — My Sister Yoka (1935—1997) (1998, 50 мин.)
- The Long Holiday (2000, 145 мин.)
- Temps/Travail (2000, 10 мин.)
- For The Time Being (2001, 10 мин).
- Onvoltooid tegenwoordig (2002)
Альбомы, тексты о фотографии и кино
- We are 17 (1955)
- Behind Glass (1957)
- Paris Mortel (1963)
- Seeing, Watching, Filming, (1980, фотографии, статьи о кино, интервью)
- Abenteuer eines Auges (1987, фотографии, статьи о кино, интервью)
- After Image (1991)
- Aventures d’un regard, (1998, фотографии, статьи о кино, интервью)
- The Lucid Eye (2000)
- Bewogen Beelden (2001)
- L’oeil lucide: l’oeuvre photographique 1953—2000 (2001)
Признание
Премия фон Штернберга (Маннгейм, 1978, 1986), первая премия Брюссельского кинофестиваля (1988), первая премия 5-го Международного биеннале фильмов об искусстве (1994), премия экуменического жюри Берлинского МКФ (2000), множество других национальных и международных наград.
Напишите отзыв о статье "Ван дер Кёкен, Йохан"
Литература
- Terreehorst P. Daar, toen, hier: de films van Johan van der Keuken. Houten: Wereldvenster, 1988.
- Herskowitz R. Border crossing: the cinema of Johan van der Keuken. Ithaca: Herbert F. Johnson Museum of Art, 1990.
- Py A. Amsterdam global village de Johan van der Keuken: écriture, forme et cinéma direct. Crisnée: Yellow now, 2006
Ссылки
- [www.johanvanderkeuken.com Персональный сайт]
- [www.derives.tv/spip.php?article75 Тексты о кино (фр.)]
- [www.photoisland.net/pi_hist_text.php?lng=1&dd=7&mm=1 (рус.)]
Отрывок, характеризующий Ван дер Кёкен, Йохан
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
