Лазарев, Сергей Евгеньевич
Поделись знанием:
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
| Сергей Евгеньевич Лазарев | |
 | |
| Научная сфера: | |
|---|---|
| Учёная степень: | |
| Научный руководитель: | |
Сергей Евгеньевич Лазарев (род. 29 октября 1983 г., г. Орёл) — российский учёный, кандидат исторических наук (2011 г.), член-корреспондент Академии военно-исторических наук (2014 г.). Автор научных работ, посвящённых наполеоновским войнам, истории искусства, советской военной элите и репрессиям в Рабоче-Крестьянской Красной армии и Военно-Морском Флоте.
Содержание
Биография
С 2002 года публикуется в периодических изданиях Орловской области. В 2007 году с отличием окончил исторический факультет Орловского государственного университета, работал преподавателем гуманитарных дисциплин в средних профессиональных учебных заведениях г. Орла. В 2008 году вышла первая научная статья в альманахе исторического факультета Орловского государственного университета «РЮРИК» (выпуск 9). Автор заметок, посвящённых истории орловского бокса, в том числе одному из самых талантливых спортсменов 1980-х годов — мастеру спорта международного класса Михаилу Васильевичу Воропаеву. В 2010 году окончил аспирантуру при Орловском государственном университете по специальности «Отечественная история». Научный руководитель — доктор исторических наук, профессор С. Т. Минаков. В 2011 году защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата исторических наук на тему «Социокультурный состав советской военной элиты 1931—1938 гг. и её оценки в прессе русского зарубежья».
В 2011—2013 годах — преподаватель гуманитарных дисциплин в Орловском филиале Воронежского экономико-правового института. Принимал участие в международных, всероссийских и региональных научных конференциях, посвящённых актуальным проблемам отечественной истории, выступал на них с докладами. В 2012 году на основе кандидатской диссертации опубликовал в Воронеже одноимённую монографию.
В соавторстве с доцентом Кубанского государственного технологического университета С. С. Близниченко пишет о репрессиях в Военно-Морском Флоте.
Член Общественного объединения «Совет молодых учёных г. Серпухова» (Московская область). Член Редакционного совета и постоянный автор научно-популярного журнала «Военно-исторический архив» (Москва). Награждён общественной медалью «70 лет танковой гвардии».
Научная деятельность
С. Е. Лазарев является автором более 100 научных работ, треть которых опубликована в ведущих периодических изданиях, входящих в Перечень Высшей аттестационной комиссии Министерства образования и науки Российской Федерации. Он не разделяет точки зрения некоторых историков, в том числе своего учителя С. Т. Минакова, о существовании в Рабоче-Крестьянской Красной армии «заговора маршалов». Одну из причин репрессий находит в борьбе «земляческих» группировок («конармейцы», «котовцы», «примаковцы», «чапаевцы», «щорсовцы») за власть и привилегии в армии. С. Е. Лазарев опровергает тезис ряда авторов о том, что репрессии не принесли стране большого вреда. В его монографии содержится наиболее детальное до настоящего времени исследование судеб слушателей первого набора Военной академии Генерального штаба Рабоче-Крестьянской Красной армии (1936—1938 гг.), прозванного «маршальским». С. Е. Лазарев выявил в отечественных архивах неожиданные подробности жизни Маршалов Советского Союза И. Х. Баграмяна и Л. А. Говорова, расходящиеся с их официальными биографиями. В работах С. Е. Лазарева начата и на данный момент наиболее полно отражена тема репрессий в высших учебных заведениях Рабоче-Крестьянской Красной армии и Военно-Морского Флота. Совместно с С. С. Близниченко написал несколько работ о политических «чистках» в Военно-морской академии имени Адмирала Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецова, охватывающих период с 1920-х годов до смерти И. В. Сталина. С. Е. Лазарев изучает репрессии против представителей разных родов войск (авиаторы, кавалеристы, моряки, танкисты, связисты). Он написал первые научные биографии командарма 1-го ранга И. П. Уборевича, генерал-полковника Е. А. Щаденко, комдивов Д. А. Кучинского и Д. А. Шмидта, генерал-лейтенанта танковых войск Г. С. Родина, генерал-лейтенанта технических войск Н. И. Трубецкого, контр-адмирала А. П. Александрова, генерал-майоров Д. Е. Закутного и В. Е. Климовских, комбрига М. О. Зюка (Зюки). Вслед за С. Т. Минаковым, А. М. Кабаковым, А. А. Поздняковым занимается изучением общественной мысли русского зарубежья и его влияния на внутриполитическую обстановку в СССР в предвоенные годы. В статье «В поисках „русского Бонапарта“», опубликованной в «Военно-историческом журнале» в 2013 году, С. Е. Лазарев выдвинул точку зрения о том, что «заговор маршалов» родился в голове А. Ф. Керенского, В. А. Маклакова, Г. П. Федотова и других эмигрантов, выдававших желаемое за действительное, а это, возможно, повлияло на решение И. В. Сталина начать массовые репрессии против военных.
Оценки
В 2011 году в журнале «Вестник Российской академии наук» была опубликована статья С. Е. Лазарева «Тухачевский и Уборевич — яркие представители советской военной элиты». На эту статью откликнулся доктор химических наук, профессор Казанского государственного технологического университета О. В. Михайлов, который обвинил автора в устаревании его взглядов на репрессии и идеализации героев Гражданской войны. Соответствующая рецензия вышла в 2012 году в «Вестнике Российской академии наук» и называлась «Рецидив военной мифологии».
В 2012 году в «Вестнике Уральского отделения Российской академии наук» вышла рецензия кандидата исторических наук, члена-корреспондента Российской академии естественных наук А. А. Падерина на монографию С. Е. Лазарева «Социокультурный состав советской военной элиты 1931—1938 гг. и её оценки в прессе русского зарубежья». В ней рецензент отметил, что в книге «впервые взгляд на тот период переносится с уровня „общих тенденций“ (на котором все вопросы решаются просто: за всё, что тогда случилось, ответственность перед историей несёт „кровавый маньяк“ Сталин) на уровень межличностных отношений, и этот ракурс открывает новые возможности».
Напишите отзыв о статье "Лазарев, Сергей Евгеньевич"
Литература
- Падерин А. А. «Красные» полководцы 1930-х: какими они были? // Вестник Уральского отделения Российской академии наук. 2012. № 4 (42). С. 183—187.
- Полканов В. Д. Рецензия на монографию С. Е. Лазарева «Социокультурный состав советской военной элиты 1931–1938 гг. и её оценки в прессе русского зарубежья» // История в подробностях. «Большой террор». 2012. № 6 (24). С. 27.
- Михайлов О. В. Рецидив военной мифологии // Вестник Российской академии наук. 2012. № 7. С. 656—657.
- Гаврилова О. А. [history.spbu.ru/userfiles/NIR/Jurnal/22Gavrilova_rez.pdf Рецензия на монографию С. Е. Лазарева «Социокультурный состав советской военной элиты 1931—1938 гг. и её оценки в прессе русского зарубежья»] // Новейшая история России. 2013. № 1 (06). С. 304—306.
- Падерин А. А. [ehd.mgimo.ru/IORManagerMgimo/file?id=98608DDB-13C1-DCA6-56CE-755CD1BA0869 «Красные» полководцы 1930-х: состав, взаимоотношения, судьбы] // Вестник МГИМО-Университета. 2013. № 3 (30). С. 287—293.
- Мильбах В. С. Советская военная элита 30-х гг. XX столетия в зеркале прессы русского зарубежья // Военно-исторический журнал. 2013. № 12 (644). С. 23.
- Тутыхин М. М. Про генералов и Советскую власть // Орловская искра. 5 февраля 2014 г. № 4 (877). С. 10.
- Подрепный Е. И. Труд о военной элите Отечества // Военно-исторический архив. 2014. № 6 (174). С. 19—20.
Монографии
- Лазарев С. Е. Социокультурный состав советской военной элиты 1931—1938 гг. и её оценки в прессе русского зарубежья. — Воронеж: Воронежский ЦНТИ — филиал ФГБУ «РЭА» Минэнерго России, 2012. — 312 с. — 100 экз. — ISBN 978-5-4218-0102-3.
- Лазарев С.Е. Советская военная элита 1930-х годов: "Красные" полководцы, какими они были. Проблемы взаимоотношений. Трагедия «чисток». — URSS, 2016. — 280 с. — ISBN 978-5-9710-1308-2.
Статьи в научных журналах из перечня Высшей аттестационной комиссии
- Лазарев С. Е. Комкор В. М. Примаков в системе межличностных взаимоотношений советской военной элиты // Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 41 (179). С. 62—67.
- Лазарев С. Е. Судьба «маршальского курса» Академии Генерального штаба // Вопросы истории. 2009. № 12. С. 107—114.
- Лазарев С. Е. Неизвестные страницы жизни маршала Л. А. Говорова // Учёные записки Орловского государственного университета. 2010. № 3 (37). С. 93—97.
- Лазарев С. Е. [www.lib.csu.ru/vch/199/022.pdf Комдив Д. А. Кучинский в системе межличностных взаимоотношений советской военной элиты в 1930-е годы] // Вестник Челябинского государственного университета. — 2010. — № 18 (199). — С. 155—160.
- Лазарев С. Е. Судьба генерала В. Е. Климовских в контексте трагических событий 1937—1941 годов // Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 30 (211). С. 111—115.
- Лазарев С. Е. Судьба Э. С. Панцержанского в контексте трагических событий 1930-х годов // Научная жизнь Кавказа. 2011. № 2. С. 125—129.
- Лазарев С. Е. Взлёт и падение командарма И. П. Уборевича // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. 2011. № 3 (2). С. 410—415.
- Лазарев С. Е. Тухачевский и Уборевич — яркие представители советской военной элиты // Вестник Российской академии наук. 2011. № 12. С. 1123—1127.
- Лазарев С. Е. [www.iie-uran.ru/doc/39/89-99.pdf Комдив Д. А. Шмидт и «военно-фашистский заговор»] // Вестник Уральского отделения Российской академии наук. 2012. № 1 (39). С. 89—99.
- Близниченко С. С., Лазарев С. Е. «Чистка» в Военно-морской академии в 1937—1938 годах // Вестник Пермского университета. 2012. № 1 (18). С. 201—210.
- Близниченко С. С., Лазарев С. Е. Борьба с «космополитами» в военно-морских академиях (1947—1953 гг.) // Известия Тульского государственного университета. 2012. № 3. С. 111—120.
- Близниченко С. С., Лазарев С. Е. «Антисоветский заговор» в Военно-морской академии (1930—1932) // Вестник Уральского отделения Российской академии наук. 2012. № 3 (41). С. 118—124.
- Лазарев С. Е. Подрезанные крылья // Военно-исторический журнал. 2012. № 5 (625). С. 66—70.
- Лазарев С. Е. Георгий Семёнович Родин // Вопросы истории. 2012. № 8. С. 118—130.
- Близниченко С. С., Лазарев С. Е. Политические репрессии профессорско-преподавательского состава Военно-морской академии в 1920-х годах // Вестник Тихоокеанского государственного университета. 2013. № 2 (29). С. 293—302.
- Лазарев С. Е. В поисках «русского Бонапарта»: «Заговор маршалов» был выдуман в Париже? // Военно-исторический журнал. 2013. № 5. С. 51—54.
- Близниченко С. С., Лазарев С. Е. Севастопольское военно-морское артиллерийское училище в годы «Большого террора» // Вопросы истории. 2013. № 5. С. 135—143 .
- Лазарев С. Е. Военно-политическая академия в 1930-е годы // Научные ведомости Белгородского государственного университета. 2013. № 8 (151). С. 140—149.
- Лазарев С. Е. Военная кампания 1813 года в Германии // Новая и новейшая история. 2014. № 1. С. 101—115.
- Близниченко С. С., Лазарев С. Е. Судьба инженер-флагмана (О Б. Е. Алякрицком) // Родина. 2014. № 2. С. 128—129.
- Лазарев С. Е. Военная кампания 1814 года во Франции // Военно-исторический журнал. 2014. № 4. С. 3—9.
- Близниченко С. С., Лазарев С. Е. Пётр Иванович Смирнов-Светловский // Вопросы истории. 2014. № 5. С. 133—147.
- Лазарев С. Е. И. И. Мозжухин: исторический портрет на фоне эпохи // Российская история. 2015. № 1. С. 113-128.
Статьи в других периодических изданиях
- Лазарев С. Е. У орловского бокса — богатые традиции // Орловская правда. 14 октября 2008 г. № 169 (24909). С. 5.
- Лазарев С. Е. Золотое правило Пахомова // Орловская правда. 23 января 2009 г. № 8 (24962). С. 9.
- Лазарев С. Е. Газета «Возрождение» о «военном заговоре» в СССР и роли в нём наркома К. Е. Ворошилова // Молодой учёный. 2009. № 9. С. 125—129.
- Лазарев С. Е. Репрессии в Красной армии по материалам газеты П. Н. Милюкова «Последние новости» // Молодой учёный. 2009. № 9. С. 130—134.
- Лазарев С. Е. Компрометирующие данные: «поляк…» // История в подробностях. «Россия – Польша: многовековое соседство». 2011. № 4 (10). С. 86—88.
- Лазарев С. Е. «В Красной армии не изжит крестьянский уклон». Реакция военных на коллективизацию // История в подробностях. «Коллективизация». 2011. № 10 (16). С. 78—85.
- Лазарев С. Е. Комкор И. С. Кутяков в системе межличностных взаимоотношений советской военной элиты 1930-х гг. // Военно-исторический архив. 2011. № 11 (143). С. 23—35.
- Лазарев С. Е., Мильбах В. С. Политические репрессии в военных академиях Ленинграда в 1930—1938 гг. // Новейшая история России. 2012. № 2 (04). С. 100—113.
- Лазарев С. Е. Присвоение персональных званий высшему командному составу Рабоче-Крестьянской Красной армии в 1935 году // Военно-исторический архив. 2012. № 2 (146). С. 132—139.
- Лазарев С. Е. Разгром «примаковской» группировки (1936–1941 годы) // Военно-исторический архив. 2012. № 3 (147). С. 98—106.
- Лазарев С. Е. Реакция командного состава Рабоче-Крестьянской Красной армии на сталинские «чистки» // Военно-исторический архив. 2012. № 4 (148). С. 128—142.
- Лазарев С. Е. «Мы идём с войной для мира»: Причины и предпосылки Заграничных походов русской армии 1813–1814 гг. // История в подробностях. «Отечественная война 1812 года». 2012. № 5 (23). С. 56—63.
- Лазарев С. Е. Советские военные вожди в кинематографе 1930-х – 1940-х годов // Военно-исторический архив. 2012. № 5 (149). С. 108—116.
- Лазарев С. Е. «Наверное, нас всех перебьют…»: Ветераны Первой Конной армии в годы репрессий // История в подробностях. «Большой террор». 2012. № 6 (24). С. 28—33.
- Лазарев С. Е. Судьба комкора Г. Д. Гая в контексте трагических событий 1930-х гг. // История в подробностях. «Большой террор». 2012. № 6 (24). С. 22—27.
- Лазарев С. Е. Служили два товарища // История в подробностях. «Сталинградская битва». 2012. № 8 (26). С. 62—66.
- Лазарев С. Е. Советские фильмы 1930–х гг. о лётчиках // История в подробностях. «Первым делом самолёты...». 2013. № 1 (31). С. 20——27.
- Близниченко С. С., Лазарев С. Е. Из истории Ейского высшего военного авиационного училища // История в подробностях. «Первым делом самолёты...». 2013. № 1 (31). С. 56—63.
- Близниченко С. С., Лазарев С. Е. Контр-адмирал А. П. Александров: исторический портрет на фоне эпохи // Новейшая история России. 2013. № 2 (07). С. 185—201.
- Лазарев С. Е. Выбор генерала Закутного // Военно-исторический архив. 2013. № 3 (159). С. 146—159.
- Лазарев С. Е. Неизвестный маршал И. Х. Баграмян // Военно-исторический архив. 2013. № 6 (162). С. 145—156.
- Лазарев С. Е. Лётчик — это навсегда // История в подробностях. «Курская дуга». 2013. № 6 (36). С. 72—77.
- Близниченко С. С., Лазарев С. Е. Воспитанники Морской академии в годы Второй мировой войны (1939–1945 гг.) // Военно-исторический архив. 2013. № 8 (164). С. 58–78.
- Лазарев С. Е. «Дело Тухачевского» на страницах журнала А. Ф. Керенского «Новая Россия» // Военно-исторический архив. 2013. № 12 (168). С. 53–64.
- Близниченко С. С., Лазарев С. Е. Репрессии в Военно-морском инженерном училище имени Ф. Э. Дзержинского в 1930-е гг. // Новейшая история России. 2014. № 1 (09). С. 124—139.
- Лазарев С. Е. Легенда мценского бокса (О тренере А. А. Суханове) // Мценский край. 14 февраля 2014 г. №№ 16–17 (14085–14086). С. 5.
- Лазарев С. Е. О «Белом генерале» замолвите слово (Рецензия на статью Д. Митюрина в газете «Загадки истории») // Военно-исторический архив. 2014. № 3 (171). С. 145—151.
- Лазарев С. Е. Екатерина Катукова — о времени и о себе // Военно-исторический архив. 2014. № 5 (173). С. 38—43.
- Лазарев С. Е. Михаил Воропаев: прерванный полёт // Орловская правда. 20 августа 2014 г. № 114 (26048). С. 21.
- Лазарев С. Е. «Чапаевцы» в 1930-е годы // Военно-исторический архив. 2014. № 9 (177). С. 142—154.
Отрывок, характеризующий Лазарев, Сергей Евгеньевич
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
