Легенда о пермском медведе

Достопримечательность

Легенда о пермском медведе

«Легенда о пермском медведе» («Идущий медведь») — скульптура в Перми, изображающая идущего медведя (символ, изображённый на гербе города).

История

По словам авторов проекта, идея памятника связана с представлением иностранцев о том, что «по улицам уральских городов обязательно должны ходить медведи». Скульптура находится в центральной части города, на улице Ленина, перед зданием Органного концертного зала Пермской областной филармонии и вблизи здания Законодательного собрания Пермского края. Автор памятника — скульптор-монументалист из Нижнего Тагила Владимир Павленко, член Союза художников России и Международной ассоциации искусств ЮНЕСКО. Монумент изготовлен из искусственного камня и занимает площадь около 3,5 м². Масса медведя — 2,5 т, основания памятника — 1 т.

Скульптура была открыта 9 сентября 2006 года. На церемонии присутствовали: представители фонда скульпторов «Единение», дирекции программы «Пермь — культурная столица Поволжья», творческой общественности; уполномоченный по правам человека в Пермском крае и почётные граждане города Перми. Директор фонда скульпторов России «Единение» Алексей Тютнев высказался о скульптуре:

Мощную энергетику камня, из которого сделана скульптура, может почувствовать каждый, стоит лишь прикоснуться к медведю. Только-только появившись, Михайло Потапыч сразу стал невероятно популярной личностью. Дети и взрослые уже фотографируются в обнимку с медведем и верхом на нём… А шестилетняя Оксана, решив угостить медвежонка, положила ему на голову шоколадную конфетку. Такая вот всенародная любовь!

В 2007 году в связи с ремонтом здания Законодательного собрания Пермского края скульптура была временно удалена, а 12 июня, после завершения благоустройства площадки, возвращена на прежнее место.

29 октября 2008 года скульптура была убрана. 12 июня 2009 года поставили бронзовую статую, но уже в другом месте — около гостиницы «Урал», напротив ЦУМа.

См. также

• Архитектура и достопримечательности Перми
• Медведь в мифологии коми

Отрывок, характеризующий Легенда о пермском медведе

Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.