Леди из Шалот (картина Уотерхауса)

Джон Уильям Уотерхаус

Леди из Шалот. 1888

The Lady of Shalott

холст, масло. 200 × 153 см

галерея Тейт, Лондон

К:Картины 1888 года

«Леди из Шалот» (англ. The Lady of Shalott) — одна из самых известных картин английского художника Джона Уильяма Уотерхауса, созданная в 1888 году. Это первая версия картины, посвященная одноимённой поэме Альфреда Теннисона «Волшебница Шалот» (в России известна в переводе Бальмонта).

Сюжет

В поэме Теннисона «Волшебница Шалот» рассказывается история девушки по имени Элейн, на которой лежит проклятье: она обязана оставаться в башне на острове Шалот и вечно ткать длинное полотно. Шалот расположен на реке, текущей в Камелот. Никто не знает про существование Элейн, потому что проклятье запрещает ей покидать башню и даже смотреть из окна. Взамен у неё в комнате висит огромное зеркало, в котором отражается окружающий мир, и девушка занимается тем, что ткет гобелен, изображая на нём чудеса окружающего мира, которые ей удалось увидеть. Постепенно мир все больше захватывает её, а одинокое сидение в башне утомляет. Однажды она видит в зеркале, как сэр Ланселот скачет в Камелот, и покидает комнату, чтобы поглядеть на него из окна. В ту же секунду исполняется проклятье, гобелен распутывается, а зеркало трескается.

Порвалась ткань с игрой огня, Разбилось зеркало, звеня. «Беда! Проклятье ждёт меня!» — Воскликнула Шалот.

Элейн понимает, какой необдуманный поступок совершила, и бежит из башни. На берегу реки она находит лодку и записывает на ней своё имя. Она плывет по реке и поёт печальную песню, но умирает прежде, чем доплывает до Камелота, где могла бы обрести счастье и любовь. Когда её находят жители, Ланселот дивится, что это за прекрасная женщина.

Описание картины

Поэзия Теннисона была очень популярна среди прерафаэлитов, к которым примыкал Уотерхаус. Хотя в данном случае Теннисон пишет о трагической любви, художники (Холман Хант, Россетти, Артур Хьюз, Уотерхаус) всегда наполняли картины по «Волшебнице Шалот» своим смыслом и отражали мировоззрение людей Викторианской эпохи, избирая для иллюстрации разные сюжетные отрывки и по-разному интерпретируя статус женщины. Возрастала роль женщины как хранительницы домашнего очага, а прерафаэлиты, в то же время, показывали внутренний конфликт между частными, личными надеждами и общественными обязанностями женщин.

Уотерхаус изображает Леди из Шалот в тот момент, когда она уже сидит в лодке и держит в руках цепь, которая крепит лодку к берегу. Рядом лежит гобелен, когда-то являвшийся средоточием её жизни, а теперь забытый и частично погруженный в воду. Свечи и распятие делают лодку похожей на погребальную ладью, Элейн смотрит на них с грустным, одиноким и одновременно отчаявшимся выражением лица. В то время свечи символизировали жизнь, на картине две из них задуты. Автор намекает, что Элейн осталось жить совсем недолго. Рот девушки открыт: она поёт прощальную песню.

Пейзаж нарисован небрежно — Уотерхаус отступил от прерафаэлитских традиций, когда природа изображалась максимально достоверно и подробно.

Позднейшие версии

Позднее Уотерхаус нарисовал ещё две картины, посвященные «Леди из Шалот». Вариант 1894 года называется «Леди из Шалот смотрит на Ланселота» (англ. The Lady of Shalott Looking at Lancelot) и по композиции напоминает картину Холмена Ханта «The Lady of Shalott»: Элейн изображена в момент «падения». Девушка из окна своей башни смотрит на проезжающего рыцаря, нити гобелена замотаны вокруг колен. А за её спиной - треснувшее зеркало. Как и в версии 1888 года, Уотерхаус не винит женщину, отдавшуюся эмоциям, а сочувствует ей. Как писал Теннисон, «на её лице написано рождение любви к чему-то, чего она была столь долго лишена, и эта любовь вырывает её из мира теней и ведет в мир реальный».

Финальная версия картины (1911) носит название «„Меня преследуют тени“, — сказала Леди из Шалот» (англ. «I am Half-Sick of Shadows» said the Lady of Shalott). «Меня преследуют тени» — цитата из поэмы Теннисона. Вопреки сюжету поэмы, Леди из Шалот одета не в белое платье, а в ярко-красное, её фигура напоминает чувственную позу Марианы с картины Милле «Мариана» (1851). Комната освещена солнцем и нарисована в ярких тонах, в стиле ранних прерафаэлитов. Создается впечатление, что Элейн страдает от скуки, таким образом, очевидно, что рано или поздно она поддастся на искушение поглядеть на настоящий мир.

См. также

• Прерафаэлитизм
• Уотерхаус, Джон Уильям
• Волшебница Шалот

Ссылки

• [www.vekperevoda.com/1950/vinogradova.htm «Волшебница Шелот», перевод Марии Виноградовой]
• [www.tate.org.uk/servlet/ViewWork?workid=15984 «Леди из Шалот»] в базе данных Галереи Тейт (англ.)
• [www.victorianweb.org/painting/prb/mariotti12.html Леди из Шалот: Отношение прерафаэлитов к женщине в обществе] (англ.)
• [www.pathguy.com/shalott.htm Текст поэмы на английском языке] (англ.)

Отрывок, характеризующий Леди из Шалот (картина Уотерхауса)

«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.