Мавролико, Франческо

Франческо Мавролико (греч. Φραγκίσκος Μαυρολύκος, итал. Francesco Maurolico, латинизировано как лат. Franciscus Maurolycus; 16 сентября 1494, Мессина — 22 июля 1575) — итальянский математик, физик и астроном.

Биография

Франческо Мавролико происходил из греческой семьи. Его отец, бывший византийский врач, сам преподавал своему сыну естественные науки, астрономию и греческий язык. В возрасте 27 лет Мавролико стал католическим священником и занял должность заведующего монетным двором.

Из множества написанных им сочинений большая часть не появилась в печати и затем погибла. В распоряжении современной науки находятся только списки заглавий этих сочинений (в книге «Maurolyci cosmographia», Венеция, 1543), а после смерти автора — в сборнике, озаглавленном «Maurolyci opuscula mathematica» (Венеция, 1575). Из этих списков мы узнаем, что предметами учено-литературных работ Мавролико были: математические науки, астрономия, гномоника, физика, метеорология, хронология, история, мифология, философия, богословие, история церкви, поэзия, грамматика и музыка.

Известность в науке, приобретенная Мавролико, доставила ему обширные связи в мире знаменитостей эпохи, а его обширные и разносторонние сведения открыли перед ним широкое поле практической деятельности. Он руководил постройкой укреплений родного города, давал полезные советы в государственных делах вице-королю Сицилии Иоанну де Вега, занимал кафедру математики в Мессине.

Математика

Выдающееся для своего времени значение имели работы Мавролико в области геометрии и механики. За них автор получил от современников название «второго Архимеда». Работы эти состояли главным образом в переводе сочинений греческих математиков и в комментировании и дополнении некоторых из них.

Вышедший в 1558 г. и теперь очень редкий сборник переводов Мавролико содержит в себе «Сферику» Феодосия, «Сферику» Менелая, книгу Автолика «О движущейся сфере», книгу Феодосия об обитаемой земле и «Феномены» Евклида; кроме того, в нем находится и самостоятельная работа автора, посвященная шару. Двумя важнейшими переводами Мавролико были перевод «Конических сечений» Аполлония, напечатанный в 1654 г., и перевод сочинений Архимеда, изданный в Палермо в 1685 г.

Мавролико был первым из европейских математиков, пришедшим к идее о возможности восстановления некоторых из утраченных произведений математической литературы Древней Греции. Его главной попыткой в этом направлении было восстановление утраченных в греческом подлиннике 5, 6 и 7-й книг конических сечений Аполлония, которая, впрочем, не была удачной, что и обнаружилось из найденного позже арабского перевода первых 7 книг сочинения Аполлония. Эта попытка все-таки не лишена интереса, особенно в той своей части, которая занимается наибольшими и наименьшими величинами в их приложении к коническим сечениям.

Из самостоятельных работ Мавролико в области математических наук заслуживают упоминания произведенные им в 1548 г. и затем напечатанные при переводе сочинений Архимеда определения центров тяжести пирамиды, конуса и параболоида вращения.

Астрономия

В астрономии ему принадлежат, кроме нескольких сочинений по космографии: работы по теории и движению светил, трактат об употребляемых в его время астрономических инструментах с присоединением их истории, новый метод измерения Земли, вызванный впоследствии из забвения Пикаром при его измерении дуги меридиана, и несколько довольно ценных наблюдений, к числу которых, может быть, следует отнести также и приписываемое Мавролико некоторыми писателями первое, опередившее Тихо Браге на 3 дня, наблюдение над знаменитой, внезапно появившейся в 1572 году и затем так же внезапно исчезнувшей звездой в созвездии Кассиопеи.

Другие науки

В метеорологии обращают на себя внимание наблюдения, произведенные Мавролико главным образом над температурой и изложенные в не дошедшем до нас его сочинении: «Compendium judiciariае… exclusis superstitionibus», которое автор предназначал для земледельцев, врачей, моряков и солдат.

В его книге «De luminе et umbra» (Lugduni, 1613) содержатся: не совсем удачная попытка объяснения радуги, исследования по теории зрения, объяснение действия очков, работы по изучению чечевиц, выпуклых и вогнутых зеркал и вообще объяснение главных явлений катоптрики и диоптрики. Кроме того, в этой же книге изложены интересные наблюдения над лучистой теплотой и по фотометрии и описание каустических кривых.

Память

В 1935 г. Международный астрономический союз присвоил имя Франческо Мавролико кратеру на видимой стороне Луны.

Литература

• Мавролико // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Храмов Ю. А. Мавролик Франческо (Maurolicus Franciscus, Maurolico Francesco) // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 173. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)
• «Похвальное слово» аббата Счины (Scina, «Elogio», Палермо, 1808) и сочинение
• Forest, «Della vita di F. Mauroliсо» (Мессина, 1613).
• Libri, «Histoire des sciences mathématiques en Italie» (П., 1840, т. III, стр. 102—118).
• Пчелов Е. В. Франческо Мавролик // Земля и Вселенная. — М., 1994. — № 5. — С. 51—54.

Ссылки

• [www.maurolico.unipi.it Progetto Maurolico] — Электронное издание трудов Мавролико.

Отрывок, характеризующий Мавролико, Франческо

Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.