Марсель, Этьен
| Этьен Марсель | |
| Étienne Marcel | |
 | |
| Этьен Марсель, иллюстрация XIX века | |
|---|---|
| Род деятельности: | |
| Дата рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Этьен Марсель (фр. Étienne Marcel; родился между 1302 и 1310 годами[1], убит в Париже 31 июля 1358) — купеческий прево Парижа, занимавший этот пост во время правления Иоанна II, богатый суконщик. Марсель стал во главе реформаторского движения, участники которого в 1357 году попыталось установить во Франции контролируемую монархию, выступив против королевской власти и дофина в частности. Марсель был представителем третьего сословия и играл важную роль на заседаниях Генеральных Штатов во Франции во время Столетней войны.
На Генеральных штатах 1357 года делегаты третьего сословия добились от дофина Карла, который в тот период фактически правил страной в отсутствие находившегося в английском плену короля Иоанна II (и через несколько лет стал французским королём Карлом V), издания т. н. великого мартовского ордонанса, содержавшего обещание ряда реформ и в определенной степени ограничивавшего королевскую власть в пользу Генеральных штатов. Этим документом, в частности, устанавливалась обязанность короля регулярно созывать Генеральные штаты, а также запрет устанавливать налоги и изменять ценность монеты без их согласия. Однако вскоре дофин издал несколько распоряжений, сводивших авторитет Генеральных штатов к нулю.
В ответ на это в феврале 1358 года в Париже вспыхнуло восстание. 22 февраля 1358 года восставшие во главе с Этьеном Марселем ворвались в королевский дворец, убили на глазах у дофина нескольких его приближенных и добились от дофина подтверждения Великого мартовского ордонанса.
После этого события Этьен Марсель на несколько месяцев стал фактическим диктатором Парижа. Дофин в марте 1358 года тайно бежал из Парижа в Санлис, где созвал лояльные себе Генеральные штаты и начал собирать войска для действий против восставших. Вскоре ему удалось блокировать восставшую столицу и отрезать пути доставки продовольствия к ней. В район Парижа также выступил король Наварры Карл Злой.
В мае 1358 года на севере Франции вспыхнуло большое крестьянское восстание, известное как Жакерия. Этьен Марсель установил контакты с вождями восстания и даже выслал им на помощь вооруженный отряд, однако вскоре отозвал его обратно. Вскоре Жакерия была подавлена войсками Карла Злого и дофина.
Марсель тем временем вступил в переговоры с Карлом Злым, намереваясь, по-видимому сдать ему Париж, однако не успел этого сделать — 31 июля 1358 года сторонники дофина убили Марселя во время обхода им сторожевых постов.
По данным хрониста Фруассара, во главе этих людей стояли Жан Майлар и его брат Симон. «Соответствующим образом вооруженные, они незадолго до полуночи подошли к воротам Сент-Антуан, где нашли купеческого прево с ключами от ворот в руках. Увидев его, Жан Майлар сказал, назвав его по имени: «Этьенн, что ты делаешь здесь в этот час ночи». Прево ответил: «Жан, почему ты это спрашиваешь? Я здесь, чтобы позаботиться о страже и охранять город, которым я управляю». «Ей-богу! - ответил Жан, обращаясь к тем, кто находился рядом с ним, - дела обстоит не так. Ты здесь в этот час находишься не для доброго дела, что я вам сейчас и покажу. Вот, смотрите, для чего у него в руке ключи от городских ворот, как не для того, чтобы предать город». Прево сказал: «Жан, ты лжёшь». Жан ответил: «Это именно ты, Этьенн, лжёшь», и напал на него, крича своим людям: «Убейте его, убейте его. Теперь ударим по дому, ибо там все изменники». Поднялась весьма большая суматоха, и прево был бы рад бежать, но Жан обрушил на него такой удар топором по голове, что он упал на землю, хотя прежде он был его товарищем, и до убийства никогда не оставлял его. Из находившихся здесь, были убиты еще шесть человек, а остальные были доставлены в тюрьму», — пишет хронист.
Вскоре после этого дофин вступил в Париж, восстание было подавлено, Великий мартовский ордонанс отменен.
См. также
Напишите отзыв о статье "Марсель, Этьен"
Примечания
- ↑ Autrand F. Charles V. Fayard, 1994. P. 241
Отрывок, характеризующий Марсель, Этьен
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
