Маршалок великий литовский
Поделись знанием:
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Марша́лок вели́кий лито́вский — высшее должностное лицо в Великом княжестве Литовском. Должность возникла в конце XIV века и упоминается в источниках как маршалок господарский или дворский, однако в 1409 году он упоминается уже как маршалок земский, а позднее за ним закрепляется название маршалок великий (при этом маршалком господарским стала называться другая должность).
Маршалок великий литовский руководил двором великого князя литовского, наблюдал за порядком и этикетом, принимал иностранных послов, председательствовал на совещаниях рады и сейма, провозглашал их решения и указы великого князя, занимался устройством депутатов сейма и других лиц, прибывших к великому князю, руководил придворной стражей и гвардией, следил за безопасностью великого князя, назначал дворян. Рассматривал случившиеся при дворе и в месте нахождения великого князя инциденты. С 1569 года (Люблинской унии) должность маршалка великого литовского стала сенаторской. Во время проведения Сейма Речи Посполитой на территории Великого княжества Литовского созывал и вёл сеймовые заседания.
Список маршалков великих литовских
- Станислав Чупурна (1398—1411)
- Румбольд Волимонтович (1412—1432)
- Пётр Монтигердович (?)
- Радзивилл Остикович (1433—1434 и 1463—1474)
- Мартин Гаштольд (1477—1483)
- Богдан Сакович (1483—1498)
- Пётр Монтигердович Белый (?)
- Ян Заберезинский (1498—1505)
- Николай Радзивилл (1505—1510)
- Николай Кезгайло (1510—1512)
- Станислав Кишка (1512—1513)
- Ян Радзивилл Бородатый (1514—1522)
- Ян Заберезинский (1522—1544)
- Николай Радзивилл Чёрный (1544—1565)
- Ян Иеронимович Ходкевич (1574—1579)
- Николай Криштоф Радзивилл Сиротка (1579—1586)
- Альбрехт Радзивилл (1586—1592)
- Станислав Радзивилл (1592—1599)
- Кшиштоф Николай Дорогостайский (1600—1611)
- Пётр Веселовский (1611—1621)
- Ян Станислав Сапега (1621—1635)
- Кшиштоф Веселовский (1635—1637)
- Александр Людвик Радзивилл (1637—1654)
- Кшиштоф Завиша (1654—1669)
- Александр Гилярий Полубинский (1669—1679)
- Станислав Казимир Радзивилл (1679—1690)
- Ян Кароль Дольский (1691—1695)
- Януш Вишневецкий (1695—1699)
- Александр Павел Сапега (1699—1734)
- Мартиан Доминик Волович (1734)
- Павел Кароль Сангушко (1734—1750)
- Игнацы Огинский (1750—1768)
- Юзеф Паулин Сангушко (1768—1781)
- Владислав Гуровский (1781—1790)
- Игнацы Потоцкий (1791—1792)
- Людвик Тышкевич (1793—1795)
Напишите отзыв о статье "Маршалок великий литовский"
Литература
- Вяроўкін-Шэлюта У. Маршалак // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: БелЭн, 2005. — Т. 2: Кадэцкі корпус — Яцкевіч. — С. 273. — 788 с. — ISBN 985-11-0378-0.
См. также
Отрывок, характеризующий Маршалок великий литовский
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
