Полубинский, Александр Гилярий
Александр Гилярий Полубинский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Александр Гилярий Полубинский. Неизвестный художник, XVII век</td></tr> | ||
| ||
|---|---|---|
| 1668 — 1669 | ||
| Предшественник: | Юзеф Кароль Глебович | |
| Преемник: | Викторин Констанций Млечко | |
| ||
| 1669 — 1679 | ||
| Предшественник: | Криштоф Завиша | |
| Преемник: | Станислав Казимир Радзивилл | |
| Рождение: | 6 сентября 1626 | |
| Смерть: | 3 ноября 1679 (53 года) | |
| Род: | Полубинские | |
| Отец: | Константин Полубинский | |
| Мать: | Софья Андреевна Сапега | |
| Супруга: | 1) Сюзанна Хрептович; 2) Софья Констация Володкович | |
Князь Александр Гилярий Полубинский (6 сентября 1626 — 3 ноября 1679) — крупный военный и государственный деятель Речи Посполитой. Сын каштеляна мстиславского и воеводы перновского Константина Александровича Полубинского и Софьи Андреевны Сапеги. Подкоморий слонимский (1650—1654), подстолий великий литовский (1654), писарь польный литовский (1654—1668), генеральный староста жемайтский (1669—1670), маршалок великий литовский (1669—1679). Староста слонимский, волковыский, бобруйский, озеринский и велятицкий, администратор брестской экономии. Ему принадлежали города Деречин, Глуск, Рудобелка, Дятлова, Горы Великие и Горки.
Биография
Вначале учился в Виленской и Замойской академиях, затем продолжал образование в Кракове. Около 1643 года был отдан ко двору польского короля Владислава IV и стал покоевым королевским дворянином. Осенью следующего 1644 года князь Александр-Гилярий Полубинский был отправлен польским королём за границу в Нидерланды и Францию «для изучения языков, законов и обычаев тамошных». В 1646 году Александр Полубинский вернулся на родину и с этого года неоднократно избирался послом на сеймы.
В 1648 году князь Александр Полубинский принял активно участие в подавлении казацко-крестьянских выступлений на Украине и в Белоруссии. Под предводительством польного гетмана литовского Януша Радзивилла Александр Полубинский, командуя собственной гусарской хоругвью, в феврале 1649 году участвовал в осаде и взятии Мозыря. В июле 1649 году принимал участие в разгроме казацких полков черниговского полковника Мартына Небабы в битве под Лоевом. Весной 1650 года получил должность подкомория слонимского. В сентябре 1651 года Александр Полубинский участвовал в битве польско-литовской армии с казацким войском под командованием украинского гетмана Богдана Хмельницкого под Белой Церковью. В 1651—1652 годах князь Александр Полубинский командовал тремя хоругвями (гусарской, казацкой и драгунской) в литовской армии Януша Радзивилла.
В мае 1654 года князь Александр-Гилярий Полубинский был назначен подстолием Великого княжества Литовского. Летом того же 1654 года принял участие в русско-польской войне 1654—1667 годов. В августе участвовал в битвах под Шкловом и Шепелевичами, где небольшое литовское войско Януша Радзивилла было дважды разгромлено превосходящими силами русской армии. После поражения по распоряжению Януша Радзивилла Александр Полубинский находился под Смяловичами, где собирал рассеянные литовские отряды. В августе-сентябре 1654 года Александр Полубинский был назначен польным писарем литовским. В начале 1655 года участвовал в зимней кампании великого гетмана литовского Януша Радзивилла против Москвы, принимал участие в осаде литовским войском городов Новый Быхов и Могилев.
В 1655—1660 годах князь Александр Полубенский участвовал в войне Речи Посполитой против Швеции. В октябре 1655 года Александр Полубенский, сражаясь под командованием польного гетмана коронного Станислава Лянцкоронского, командовал королевской гусарской хоругвью и участвовал в битве со шведской армией под Войничем. Шведский король Карл X Густав одержал победу над польской армией. 26 октября под Краковом вместе с Александром Конецпольским, Яном Собеским и Дмитрием Вишневецким Александр Полубенский присягнул на верность шведскому королю Карлу Х Густаву. Получил от него несколько тысяч злотых на восстановление гусарской хоругви под командованием Карла Х Густава. На стороне шведской армии сражался против сторонников Яна Казимира и участвовал в зимнем походе Карла Х Густава против курфюрста Бранденбурга.
2 февраля 1656 года в Мазовии Александр Полубенский своей хоругвью перешел на сторону законного польского короля Яна Казимира, вернувшего из Силезии в Польшу. Полубенский 14 февраля в Брянске на Подляшье присоединился с отрядами конфедератов под командованием воеводы витебского Павла Яна Сапеги.
В марте 1656 года Александр Полубенский во главе литовского авангарда был отправлен новым великим гетманом литовским Павлом Сапегой из Подляшья на помощь польским войскам, сражавшимся против шведских оккупантов на территории Польши. Александр Полубенский с корпусом прибыл в Малопольшу, где вступил в Тышковецкую конфедерацию. Под командованием Павла Яна Сапеги Александр Полубенский участвовал в блокаде шведской армии в междуречье Вислы и Сана.
В июле 1656 году князь Александр Полубенский участвовал в трехдневной битве со шведской армией под Варшавой, где командовал конным полком, в состав которого находилось девять хоругвей. В октябре 1656 году полк А. Полубенского вошёл в состав дивизии под командованием польного гетмана литовского Винцента Гонсевского и участвовал в военной кампании в Восточной Пруссии, где принимал участие в битвах под Простками и Филиповым. В конце 1656 — начале 1657 года участвовал в осаде города Тыкоцина в Подляшье, где находился шведский гарнизон. 26 января 1657 года командовал гусарами при штурме города, который был взят штурмом.
Летом 1657 года Александр Полубенский с конным отрядом (3 тыс. чел.) был отправлен Павлом Сапегой на соединение со Стефаном Чарнецким на Волынь, где участвовал в боях с отступающей трансильванско-казацкой армией Дьердя Ракоци. 23 июля под Чёрным Островом в Подолии Дьёрдь Ракоци был окружен польско-литовскими войсками, разгромлен и капитулировал. Под актом о капитуляции стояла подпись князя Александра Полубенского. В 1657 году благодаря польному писарю коронному Яну Сапеге получил во владение староство слонимское. В течение 1658 года по распоряжению Яна Казимира Вазы князь Александр Полубенский во главе королевского полка находился в Польше. В августе 1658 года получил право на формирование драгунского отряда из 100 конных воинов.
В ноябре 1658 года Александр Полубенский руководил осадой и взятием Минска. Во время военной кампании он взял в плен московского воеводу и многих офицеров. Король Ян Казимир и великий гетман литовский Павел Ян Сапега предоставили Полубенскому право получить за них выкуп из Москвы. В январе 1659 года по королевскому приказу князь Александр Полубенский увёл свою дивизию из Курляндию на юг, чтобы отразить новое нападение русского войска князя Ивана Андреевича Хованского. Командовал королевским полком, драгунским эскадроном, татарской и казацкой хоругвями.
В марте 1660 года в литовских войсках началась волнения («конфедерация»), связанная с несвоевременной выдачей жалованья. Конфедераты отправили из Дрогочина своих агататоров в разные места, где были расквартированы литовские войска. Александр Полубенский к середине мая смог изолировать подчиненный ему полк от конфедератов. 8 мая 1660 года был назначен командиром полка правого фланга в литовском войске. 28 июня под командованием великого гетмана литовского Павла Сапеги участвовал в битве под Полонкой и в осаде Борисова. В сентябре-октябре 1660 года польный писарь литовский Александр Полубинский участвовал в боях русскими войсками под командованием князя Юрия Алексеевича Долгорукова на реке Бася. В июне князь Александр Полубенский с полком осадил крепости Шклов и Оршу. В 1661 году был избран послом на варшавский сейм от слонимского повета. В октябре 1661 года участвовал в битве с русской армией во главе с князем Иваном Хованским под Кушликами. В 1661 году на варшавском сейме А. Полубенский получил во владение староство Рудобелка в мозырьском повете.
В 1662 году основал монастырь бернардинцев в Глуске.
После гибели польного гетмана литовского Винцента Гонсевского Александр Полубенский стал одним из трех кандидатов на булаву польного гетмана литовского. Его соперниками были Михаил Казимир Пац и Богуслав Радзивилл. В июле 1663 года его кандидатуру поддерживали Павел Сапега и Богуслав Радзивилл. Новым польным гетманом литовским стал Михаил Казимир Пац.
В конце 1663 — начале 1664 годов польный писарь литовский Александр Полубинский участвовал в походе польского короля Яна Казимира Вазы на Левобережную Украину. Командовал правым флангом литовского войска. При этом Михаил Обухович в своём дневнике отмечает, что командование поручено князю Александру Полубенскому как «мужу в военных делах искусснейшему, которому войско привыкло доверять более, чем кому-либо иному».
В 1664 году Александр Полубенский вновь участвовал в войне с Русским государством и во главе литовской конницы был отправлен в поход вглубь московских владений. После окончания боевого рейда, он, во главе полка «Его Королевской Милости» (куда входили его козацкая и королевская гусарская хоругви), сопровождал короля Яна Казимира на Вильно: через Могилёв и Минск. В октябре 1664 года был избран послом от слонимского повета на сейм, где его представили к награде «за военные заслуги».
Во время рокоша великого маршалка коронного Ежи Себастьяна Любомирского против Речи Посполитой (1665—1666) польный писарь литовский князь Александр Полубенский сохранил верность польскому королю Яну Казимиру Вазе. В сентябре 1665 года во время битвы под Ченстоховой с рокошанами командовал полком литовской кавалерии. После поражения попал в плен и вместе с другими пленниками принёс присягу — что "впредь никогда не поднимет меч против «братьев коронных».
В 1666 году, несмотря на королевское предписание, Александр Полубенский отказался возглавить поход литовского войска в Польшу против рокошан. Литовский контингент повел польный гетман литовский Михал Казимир Пац. Король Речи Посполитой Ян II Казимир приказал расформировать гусаркую королевскую хоругвь Полубенского, отстранив его от звания поручика. Весной 1666 года польный писарь литовский князь Александр Полубенский вторично претендовал на булаву польного гетмана литовского. После смерти великого гетмана литовского Павла Яна Сапеги (в декабре 1665 года) новым великим гетманом литовским и воеводой виленским был назначен Михаил Казимир Пац. На сейме в марте 1666 года большинство депутатов «избы посольской» поддержало кандидатуру А. Полубенского. На сейме в ноябре 1666 года литовские князья-магнаты Сапеги, Огинские и Радзивиллы поддержали князя Александра Полубенского, но булаву польного гетмана литовского получил Владислав Волович.
В 1667 году от отшмянского повета был избран генеральный сейм в Варшаве. На сейме был назначен членом комиссии, которая должна была создать новый монентный двор ВКЛ. Стал комиссаром по выплате наградных денег литовскому войску. В 1667 году после заключения Поляновского перемирия с Русским царством произошло сокращение литовского войска. Все хоругви А. Полубенского были распущены.
В июле 1668 года был назначен на должность старосты жмудского, но не принял её, и осенью того же года выступал на сейме только как «писарь польный». В августе 1668 года подписал акт об отречении от польского трона Яна Казимира Вазы. В мае-июле 1669 года генеральный староста жмудский Александр Полубенский участвовал в избирательном сейме в Варшаве, где подписал акт об избрании короля Михаила Корибута Вишневецкого. В ноябре 1669 года Александр Полубенский, отказавшийся от звания генерального старосты жмудского, примирился с Пацами и получил должность великого маршалка литовского.
Во время правления короля Михаила Вишневецкого (1669—1673) польный писарь литовский Александр Полубенский был сторонником партии Пацов в их противостоянии с родами Сапег, Радзивиллов и Огинских. В июле 1672 года вместе с Пацами Александр Гилярий Полубинский подписал акт «конфедерации Виленской» против оппозиции. В 1673 году участвовал в выборах короля Яна III Собеского, а в 1676 году присутствовал на коронационном сейме. Вскоре Александр Полубенский разошелся с Пацами и перешел на сторону Яна Собеского. В ноябре 1674 года великий гетман литовский Михаил Казимир Пац и всё литовское шляхетское ополчение под Брацлавом перешли на сторону оппозиции, но князь Полубенский оставался на стороне Яна III. Распустив собственные отряды, перешедшие на сторону оппозиции, он сформировал новые.
26 сентября 1674 — 10 января 1675 года, ранее назначенный комиссаром Речи Посполитой на переговоры с Русским царством, он участвует в переговорах с московскими комиссарами в Андрусове. В 1677 году был избран послом на варшавский сейм, где продолжал оставаться на стороне короля, был назначен членом комиссии по сокращению литовского войска и денежным выплатам войску.
Великий маршалок литовский Александр-Гилярий Полубенский скончался 3 ноября 1679 года в Вогине и похоронен 7 декабря в Деречине.
Семья
Князь Александр-Гилярий Полубинский был дважды женат. Его первой женой была Сюзанна Хрептович, дочь воеводы новогрудского Ежи Хрептовича и Сюзанны Нонхарт, вдове воеводы новогрудского Томаша Сапеги. В первом браке детей не имел.
В 1652 году вторично женися на Софье Констанции Володкович, дочери воеводы новогрудского Криштофа Володковича (ум. 1670). Дети от второго брака: Доминик Ян Михаил Полубинский (ум. 1683), староста волковыский, Криштоф Константин Полубинский (ум. 1685), староста волковыский, Анна Марианна Полубинская (ум. 1690), жена великого канцлера литовского князя Доминика Николая Радзивилла, Изабелла Анна Полубинская (ум. 1721), жена воеводы трокского и мстиславского князя Юрия Станислава Сапеги.
Напишите отзыв о статье "Полубинский, Александр Гилярий"
Литература
- Józef Wolff, Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku, Warszawa 1895
Отрывок, характеризующий Полубинский, Александр Гилярий
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.
В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.
Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
