Мстиславское воеводство

</table> Мстисла́вское воево́дство (лат. Palatinatus Mscislaviensis, польск.Województwo mścisławskie) — административно-территориальная единица Великого княжества Литовского (с 1569 входившего в состав Речи Посполитой), существовавшая в 1566—1772 годах . Воеводство граничило с Минским воеводством на западе и Витебским на северо-западе. Некоторое время в XVII веке Мстиславское воеводство граничило со Смоленским и Черниговским воеводствами, территории которых затем отошли к Русскому государству.

История

В период феодальной раздробленности территория Мстиславского воеводства входила в состав Смоленского княжества. В 1130-х годах смоленский, а затем киевский великий князь Ростислав Мстиславич заложил город Мстиславль, названный в честь его отца, киевского великого князя Мстислава Великого. В ходе дальнейшего процесса создания удельных княжеств возникло отдельное Мстиславское княжество.

В 1370-х Мстиславское княжество перешло под контроль литовских князей Гедиминовичей — первым князем из этой династии был брат Ягайло Каригайло (1377—1390), затем — его младший брат Лугвений (1390—1430), известный тем, что руководил тремя смоленскими полками (смоленским, оршанским и мстиславским) во время Грюнвальдской битвы. Мстиславское княжество было ликвидировано в 1520-е годах в связи с русско-литовскими войнами и отсутствием наследников. Последний мстиславский князь Михаил заключил мир с Россией и после того, как Литва одержала победу под Оршей (1514), был вынужден бежать в Москву. Княжество же отошло к Литве.

После смерти матери князя Юлианы в 1527 году Мстиславское княжество стало староством. В 1529 году вместо староства было образовано Мстиславское наместничество, а в 1566 году в результате административно-территориальной реформы Сигизмунда Августа было образовано Мстиславское воеводство.

В составе Речи Посполитой

После Люблинской унии 1569 года воевода мстиславский и каштелян занимали довольно низкое положение в сенате Речи Посполитой. По порядку старшинства воевода сидел за воеводой хелмнинским и перед мальборкским. Каштелян же сидел после хелмнинского каштеляна и перед эльблонгским.

В отличие от многих других воеводств Мстиславское воеводство не делилось на более мелкие административные единицы — поветы — и поэтому имело одну группу земских служащих и выбирало двух послов на сейм и двух депутатов в Литовский трибунал (по одному на весеннюю и осеннюю сессии). Градское староство, а затем и гродский суд находились в Мстиславле, где также размещался земский суд, проходили сеймики и переписи посполитого рушения.

Гербом воеводства была литовская «Погоня» в красном поле. Воеводская хоругвь имела жёлтый цвет, а воеводский мундир состоял из гранатового контуша с серебряными отворотами и соломенно-жёлтого жупана.

Мстиславль был важной крепостью, расположенной недалеко от границы, и быстро развивавшимся городом. Кроме имений средней шляхты, в воеводстве было много околичной шляхты, происходившей из мстиславских бояр, которые в XV—XVI веках были вёрстаны деревнями за их заслуги в войнах с крестоносцами и с Россией. До XX века сохранились имения полонизованной околичной шляхты: Петровичей, Петражицких, Климовичей, Курков, Дубейковских, Кшичевских.

В 1601 году всё православное духовенство воеводства перешло в униатство. Первый католический приход в регионе появился в начале XVII века в Мстиславле. В 1634 году Владислав IV разрешил создать единственную в то время в Белоруссии православную епархию с центром в Могилёве.

В середине XVII века в воеводстве насчитывалось 13 769 крестьянских хозяйств и 110 152 жителя. Воеводство не обошли стороной продолжительные войны середины XVII века. Особенно опустошительным стал 1654 год. Российские войска под командованием воеводы Трубецкого взяли Мстиславль и расправились над населением большого тридцатитысячного города. Из тех, кто заранее не бежал оттуда, 15 000 человек погибло, а в живых осталось около 700 жителей. С тех пор жителей Мстиславля называли «недосеками».

В 1772, в ходе первого раздела Речи Посполитой, воеводство было целиком присоединено к России и превращено в Мстиславскую провинцию Могилёвской губернии, а в 1775 году деление губерний страны на провинции было отменено. Как и в случае с другими утраченными воеводствами, король продолжал назначать чиновников воеводства до полного прекращения существования Речи Посполитой, а та часть шляхты, которая покинула воеводство, продолжала собирать сеймики и выбирать послов и депутатов.

После разделов

В начале XX века территории Мстиславского воеводства соответствовали Климовичский уезд, бо́льшая часть Мстиславского, северо-восточная часть Чаусского и восток Чериковского уездов.

В 1918 возвращавшийся в Польшу I Польский корпус встретил на территории бывшего воеводства поддержку местного польского населения и защищал его от большевиков.

Должностные лица

Сенаторские чины мстиславского воеводства не очень высоко стояли в порядке старшинства и поэтому не представляли интереса для амбициозных представителей крупнейших магнатских родов. В большинстве своём эти должности занимала местная аристократия — потомки литовских и русских князей — и даже представители средней шляхты. Также обстояло дело и со старостами. Земские чины, как и везде, занимала средняя шляхта, для которой они служили показателями положения в обществе.

Мстиславские воеводы, каштеляны и старосты

Мстиславское воеводство
Palatinatus Mscislaviensis
Województwo mścisławskie</caption>

Герб
Страна	Великое княжество Литовское
Административный центр	Мстиславль
Крупнейшие города	Кричев
Дата образования	1566—1772
Воеводы	(список)
Число сенаторов	2
Площадь	22 600 км²

мстиславские воеводы		мстиславские каштеляны		мстиславские старосты
1566—1578	Юрий Остик	1566—1586	Иван Соломерецкий	1527	Ян Глебович
1578—1593	Павел Пац	1586—1588	Станислав Нарушевич	1528	Ян Ильинич
1593—1595	Иероним Ходкевич	1588—1599	Шимон Война	1529	Юрий Зенович
1595—1596	Станислав Нарбут	1599—1603	Сокол Война	1535	Василий Полубинский
1596—1599	Ян Завиша	1603—1610	Иван Мелешко	1535	Ян Соломерецкий
1600—1605	Пётр Дорогостайский	1610—1613	Феодор Лукомский	1539	Юрий Зенович
1605—1611	Андрей Сапега	1613—1620	Константин Головчинский	1547	Ян Глебович
1611—1614	Ян Евстафий Тышкевич	1620—1621	Симон Самуил Сангушко	1551—1555	Ян Полубинский
1614—1617	Александр Головчинский	1622—1625	Кшиштоф Друцкой-Соколинский	1566—1571	Ян Соломерецкий
1617—1621	Мартин Гедройц	1625—1633	Константин Полубинский	1593—1607	Павел Пац
1621—1626	Ян Скумин-Тышкевич	1633—1639	Ян Феликс Огинский	1611	Пётр Пац
1627—1636	Николай Кишка	1639—1643	Николай Абрамович	1612	Ян Друцкий-Соколинский
1636—1639	Кшиштоф Кишка	1643—1644	Ян Каменский	1615	Николай Францкевич-Радиминский
1639—1643	Юзеф Корсак	1644—1646	Богдан Стеткевич	1623—1626	Христофор Стефан Сапега
1643—1647	Николай Абрамович	1646—1649	Ян Евстафий Коссаковский	1635—1641	Юзеф Корсак
1647—1650	Фредерик Сапега	1653—1655	Христофор Цехановецкий	1641—1650	Януш Радзивилл
1650—1659	Григорий Друцкой-Горский	1655—1662	Ян Антоний Друцкой-Соколинский	1651	Гедеон Тризна
1659—1672	Николай Цехановецкий	1662—1666	Станислав Белозор	1653	Кшиштоф Цехановецкий
1672—1681	Ян Огинский	1667—1702	Павел Рышковский	1658—1671	Николай Цехановецкий
1681—1685	Шимон Кароль Огинский	1703	Мартиан Карл Огинский	1674—1680	Ян Огинский
1685—1698	Александр Ян Мосевич	1703—1715	Михаил Каминский	1681—1697	Лев Казимир Огинский
1698—1713	Михаил Довмонт Сесицкий	1715—1722	Константин Бенедикт Брестовский	1701—1705	Михаил Богуслав Котелл
1714—1730	Ян Тизенгауз	1722—1730	Христофор Доминик Пузына	1706	Григорий Антоний Огинский
1730—1731	Кшиштоф Доминик Пузына	1730—1738	Самуил Лазовый	1710	Богуслав Котелл
1732	Юрий Станислав Сапега	1738—1740	Станислав Ежи Огинский	1716	Николай Сапега
1735	Казимир Несёловский	1740—1744	Юзеф Щитт Немирович (Немирович-Щитт)	1717—1719	Казимир Огинский
1735—1737	Казимир Хлусевич	1746—1752	Михаил Пузына	1719—1729	Ян Казимир Лендорф
1737—1742	Михаил Юзеф Масальский	1752—1761	Ян Забелло	1731—1733	Феликс Цехановецкий
1742—1750	Ежи Фелициан Сапега	1761—1775	Юзеф Тышкевич	1734—1738	Александр Волович
1750—1758	Игнацы Сапега	1775—1783	Станислав Тышкевич	1738—1747	Никодим Цехановецкий
1758—1770	Константы Людвик Плятер	1783—1786	Фаддей Биллевич	1749—1757	Кшиштоф Волович
1770—1786	Юзеф Юрий Гильзен	1786—1792	Юзеф Храповицкий	1757	Михаил Антоний Сапега
1786—1788	Тадеуш Биллевич	1792	Игнатий Дашкевич	1757—1767	Николай Тадеуш Лопатинский
1788	Франциск Ксаверий Хоминский			1767—1772	Ян Никодим Лопатинский

Литература

• Wolff J. Senatorowie i dygnitarze Wielkiego Księstwa Litewskiego 1386—1795. — Kraków, 1885. — S. 29—33.  (польск.)

Ссылки

• Насевіч В. [vn.belinter.net/vkl/29.html Тэрыторыя, адміністрацыйны падзел] // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: БелЭн, 2005. — Т. 1: Абаленскі — Кадэнцыя. — С. 34-39. — 684 с. — ISBN 985-11-0314-4.

Отрывок, характеризующий Мстиславское воеводство

Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.