Огинские

Огинские
Огинский, изм. Брама
Описание герба: см. текст
Титул:	князья
Подданство:
Великое княжество Литовское
Речь Посполитая
Российская империя

Эта статья о дворянском роде; о носителях фамилии см.: Огинский.

Огинские — литовско-белорусский дворянский и княжеский род. Ведёт родословную от князя Дмитрия Ивановича Глушонка (? — 1510). В третьем поколении род Огинских разделился на две линии: младшую (дворянскую), вскоре захудавшую, и старшую (княжескую).

Происхождение фамилии

Происходит от святого князя Михаила Всеволодовича Черниговского (ум. 1246), праправнук которого князь Тит-Юрий Фёдорович Козельский (XV колено от Рюрика) имел двух сыновей: князя Григория Титовича (Юрьевича), по прозвищу Огонь, ставшего родоначальником Огинских, и князя Владимира Титовича (Юрьевича), по прозвищу «Пузырь», ставшего родоначальником Пузына.

Однако Г. А. Власьев, в своей книге «Потомство Рюрика» даёт следующее пояснение о происхождении княжеского рода Огинских и его родственной связи с домом Рюрика: «Род Огинских происходит от древних князей и с 1547 года именовался во всех польских королевских рескриптах, сеймовых постановлениях и судебных актах, княжеским титулом».

Высочайше утверждённом, 3 апреля 1868 года, мнением Государственного Совета, признаны в княжеском достоинстве с внесением в V часть Родословной книги: гофмейстер Высочайшего Двора, тайный советник Клеофас-Ирений из Козельска Огинский с сыновьями: Богданом-Михаилом-Францем и Михаилом-Николаем-Северином-Марком.

Родословная князей Огинских помещается здесь (имеется в виду книга «Потомство Рюрика») только потому, что до сих пор этот род считается происходящим от Рюрика, как отрасль князей Козельских-Черниговских".

Автор «Российской родословной книги» принимает родоначальником фамилии князя Григория Титовича или Юрьевича, с прозвищем «Огонь», так как его отцу он придаёт два имени: Тит и Юрий.

Этот последний князь Тит-Юрий Фёдорович поставлен у него родным внуком князя Тита Мстиславича Карачевского, и таким образом, родоначальником фамилии Огинских, связывая его непрерывной цепью с князем Михаилом Всеволодовичем Черниговским…

Если князь Тит Мстиславович действительно известен не только по Родословным, но и из Летописей, то сына его князя Фёдора Титовича и внука князя Тита-Юрия Фёдоровича мы не находим даже в древних Родословцах; исходя из этого можно только догадываться, что автор «Российской родословной книги» заимствовал название князей из М. Г. Спиридова. В дальнейшем своём изложении ближайших к родоначальникам колен, князь Долгоруков следует совершенно согласно с выводами польского писателя, иезуита ксендза Андрея Пежарского, в его книге «Annibal ad Portas».

Представители рода князей Огинских, подавая в конце XVIII века доказательства дворянского своего происхождения, — основывались на данных книги «Annibal ad Portas» А. Пежарского, выводят своих родоначальников от святого Владимира и перечисляют таких потомков последнего, каких никогда не существовало, приписывая некоторым из них деяния, обличающие и полное невежество и удивительную бесцеремонность, чтоб не сказать более, автора «Annibal ad Portas».

Известно, что в 1408 году князь Юрий Козельский был воеводой в Ржеве и в Летописях упоминается как строитель этого города, но «Относятся ли эти единственные указания Летописей к рассматриваемому князю Титу-Юрию Фёдоровичу, утверждать трудно, и ещё более затруднительно согласиться с князем П. В. Долгоруковым, утверждающим вместе с польскими писателями, что у него было два сына: Владимир, из-за горячности своего характера, названный „Огнём“, от которого будто бы потомки стали поэтому называться Огинскими, и Григорий, из-за своей тучности названный „Пузырём“ и поэтому передавший своему потомству фамилию Пузына.

Всё это не только сомнительно, но и положительно невозможно, как видно будет при изложении родов князей Огинских и Пузыны, по документам, имеющих иного родоначальника, быть может даже и не происходящего от Рюрика».

По исследованиям С. Л. Пташицкого следует, что «…во второй половине XV века существовал князь Василий Глазыня, имевший двух сыновей — князя Олехно Васильевича и князя Ивана Васильевича, бежавшего в Москву и оставившего в Литве пять сыновей: князей Дмитрия, Ивана, Льва, Михаила и Андрея. Эти последние в официальных документах называются детьми князя Ивана — Глазынина брата, без упоминания прозвищ их или фамилий…» Далее С. Л. Пташицкий, на основании документов, ведёт род Пузыны от второго сына князя Ивана Васильевича Глазыни князя Ивана Ивановича Пузына, получившего от короля Сигизмунда двор Носово в Мельницком повете, а про брата последнего — князя Дмитрия Ивановича, говорит, что от него пошёл род князей Огинских.

Г. А. Власьев пишет: «Из сочинения Адама Бонецкого „Poczet Rodow w Wielkim K. Litewskiem“ мы узнаём, что в конце XV века существовали два брата Глушенки — князь Дмитрий Иванович, получивший от короля Александра двор Вогинта, Жижморского уезда, и князь Иван Иванович, получивший в 1496 году деревню в Мельницком повете… внук князя Дмитрия Ивановича — князь Фёдор Богданович, имеет фамилию Огинского».

Сравнивая имена лиц «…надо признать, что в обоих случаях дело идет об одних и тех же братьях — князьях Дмитрии и Иване Ивановичах, родоначальниках Огинских и Пузыны, с различием только в прозвищах, согласить которые безусловно не представляется возможным».

Чеслав Янковский так писал в своей книге о происхождении рода Огинских: «…в 1510 году умер князь Дмитрий Иванович Глушонок (сын прародителя рода Пузына), получивший от Александра Ягеллончика привилей на владение Огинтами в Жижморском повете, став прародителем князей Огинских. Осели затем Огинцы в разных районах Литвы основав несколько ветвей рода; в Новогрудском воеводстве, где впоследствии в Слониме проживал знаменитый гетман Огинский, создатель канала, носящего его имя, в Витебском, в Трокском (Стравенники); некоторое время Огинцы были владельцами Ивья в Ошмянском повете. Некоторые их этих ветвей угасли по прошествии веков, другие процветают и по сей день».

Описание герба

по Долгорукову

Щит разделен горизонтально на две половины. В верхней половине в красном поле Св. Георгий Победоносец на белом коне, поражающий копьем чёрного дракона. В нижней половине в голубом поле красный шатер и над ним серебряный крест (герб Брама или Огинец). Герб покрыт княжеской мантией и российской княжеской шапкой.

Известные представители

• Огинский, Григорий Антоний — великий гетман литовский
• Огинский, Игнаций — государственный деятель и дипломат Речи Посполитой и Великого княжества литовского, великий маршалок литовский, регент великого князя ВКЛ
• Огинский, Михаил Казимир — государственный деятель
• Огинский, Михаил Клеофас — политический деятель, композитор

Литература

• Дворянские роды Российской империи. Том 1. Князья / Авторы-составители П. Гребельский, С. Думин, А. Мирвис, А. Шумков, М. Катин-Ярцев. — СПб.: ИПК «Вести», 1993. — 344 с. — 25 260 экз. — ISBN 5-86153-004-1.
• Долгоруков П. В. Российская родословная книга. — СПб.: Тип. Э. Веймара, 1856. — Т. 3. — С. 20, 474.
• Долгоруков П. В. Российская родословная книга. — СПб.: Тип. 3 Отд. Собств. Е. И. В. Канцелярии, 1857. — Т. 4. — С. 474.
• Gajl T. [gajl.wielcy.pl/herby_lista.php?query=9Ogi%C5%84ski&startp=0&herbcnt=2&lang=en Polish Armorial Middle Ages to 20th Century]. — Gdańsk: L&L, 2007. — ISBN 978-83-60597-10-1. (польск.)

Ссылки

• Огинские // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.sejmwielki.pl/b.php?o=3.662.313 Генеалогическое древо Огинских]  (польск.)
• [rurik.genealogia.ru/Rospisi/Oginsk.htm Родословная роспись Огинских]
• [www.interlit2001.com/oginsky-1.htm Людмила ХМЕЛЬНИЦКАЯ. Князья Огинские на Витебщине.]
• [web.archive.org/web/20120303035750/zhiharcka.livejournal.com/245106.html И вечером в саду из дома слышатся лишь звуки полонеза…]

Отрывок, характеризующий Огинские

– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!