Марш из Джарроу
Марш из Джарроу, также известный как поход из Джарроу — организованный протест, прошедший с 5 по 31 октября 1936 года в британском городе Джарроу, агломерация Тайнсайд, направленный против безработицы и бедности, от которых страдало в 1930-х годах население Великобритании. Около двухсот человек проделали путь из Джарроу в Лондон, неся петицию британскому правительству с запросом на восстановление промышленности после закрытия в 1934 году своего главного работодателя — судостроительной верфи Palmers Shipbuilding and Iron Company[1]. Петиция была получена палатой общин Великобритании, однако не была рассмотрена[2]. Цели протестующих не были достигнуты; марш принёс незначительные результаты. Жители Джарроу вернулись домой, полагая, что потерпели неудачу.
Ранюю известность Джарроу приобрёл а качестве места, где жил и работал Беда Достопочтенный[3]. В начале XIX века в городе развивалась угольная промышленность, после чего в 1851 году была образована верфь. На протяжении следующих 80 лет в Джарроу было создано более тысячи кораблей. В 1920-х годах сочетание неэффективного управления и изменений мировых торговых условий после Первой мировой войны привело к ухудшению уровня жизни населения и, в конце концов, закрытию верфи. Планы по её замене на современный сталелитейный завод были сорваны из-за сопротивления Британской федерации чёрной металлургии[en] — организации работодателей со своими собственными планами насчёт промышленности. Провал плана по строительству сталелитейного завода, а также отсутствие каких-либо перспектив на возвращение нормального уровня занятости населения в Джарроу были решающими факторами, которые привели к принятию решения об организации марша.
Марши безработных в Лондон, называемые «голодными маршами», проходили в начале 1920-х годов и были главным образом организованы национальным движением безработных[en] под руководством Коммунистической партии Великобритании. Лейбористкая партия и конгресс труд-юнионов держались в стороне от этого движения, опасаясь быть связанными с коммунистическими организаторами[4]. Они осуществляли ту же политику по отношению к участникам марша Джарроу, что и городской совет при поддержке всех слоёв города, но без какой-либо связи с национальным движением безработных. Во время своего движения демонстранты из Джарроу получили поддержку от местных отделений всех основных политических партий, а также широкий общественный приём по прибытии в Лондон.
Несмотря на то, что изначально демонстранты считали свой протест провалившимся, впоследствии марш был признан историками как одно из определяющих событий 1930-х годов. В конечном итоге он стал одной из причин проведения социальной реформы после Второй мировой войны[4]. В Джарроу расположены многочисленные мемориалы, посвящённые маршу. В отличие от равнодушия Лейбористской партии в 1936 году, послевоенное руководство партии признало марш как метафору про правительственную очерствелость и стойкость рабочего класса[5].
Предыстория
Великая депрессия необычайно повлияла на ситуацию на северо-востоке Англии, где основная часть жителей была занята в судостроении и горнодобывающей промышленности. Обвал на международных и внутренних рынках привёл к необычайно резкому увеличению безработицы. Пособие по безработице выплачивалось в течение 26 недель и было очень небольшим. Люди, жившие на пособие и не имевшие другого дохода, попадали под статьи Закона о Бедных, заставляющих любого трудоспособного гражданина работать за плату, гораздо ниже общепринятой. Повсеместно происходили процессы выселения жильцов домов за неуплату.
Джарроу был небольшим городишком, располагающимся на берегу реки Тайн, большинство населения которого было занято на местных судостроительных верфях. Город возник в результате экономического подъёма в начале 20-го века, когда в Англии производилось около четверти кораблей мира. Созванная комиссия решила закрыть уже не новую верфь города, чтобы перевести заказы на более современные и производительные предприятия.
Движение Безработных Англии проводило несколько подобных маршей, которые не заручились широкой поддержкой из-за своих предполагаемых связей с Коммунистической партией Великобритании. Первоначально Марш из Джарроу был назван «шествием», а представители партии коммунистов не были допущены к участию, чтобы исключить любые ассоциации с провалившимися попытками.
См. также
Напишите отзыв о статье "Марш из Джарроу"
Примечания
- ↑ Collette C. [www.bbc.co.uk/history/british/britain_wwone/jarrow_01.shtml The Jarrow Crusade] BBC 2011 (англ.)
- ↑ [news.bbc.co.uk/2/hi/uk_news/england/tyne/3121722.stm Farewell to last Jarrow marcher]
- ↑ Paula Bartley. Ellen Wilkinson: From Red Suffragist to Government Minister. — London: Pluto Press, 2014. — С. 11—12. — 168 с. — ISBN 978-0-7453-3237-6.
- ↑ 1 2 Pearce and Stewart. British Political History, 1867–1991. — London: Routledge, 1992. — С. 359. — 632 с. — ISBN 978-0-415-07247-2.
- ↑ Matt Perry. The Jarrow Crusade: Protest and Legend. — Sunderland: University of Sunderland Press, 2005. — С. 37. — 264 с.
Отрывок, характеризующий Марш из Джарроу
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
