Матвей Меховский
| Матвей (Матфий) Меховский | |
| польск. Maciej Miechowita | |
 | |
| историк | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Матвей (Матфий) Меховский (Меховита) (настоящее имя — М. Карпиго; польск. Maciej Miechowita также известный как Maciej z Miechowa, Maciej of Miechów, Maciej Karpiga, Matthias de Miechow) (1457 — 8 сентября 1523) — польский историк и географ эпохи Ренессанса, профессор Краковского университета, придворный врач и астролог короля Сигизмунда I. Автор медицинских и исторических сочинений. Его имя принято передавать по-русски именем «Матвей», однако последнее соответствует церковно-славянскому имени «Матфей» (латинскому «Matthaeus» и польскому «Mateusz»), в то время как польское имя «Maciej» передаёт латинское «Matthias» (церковно-славянское «Матфий»).
Учился в Ягеллонском университете (также известном как Краковский университет), и в 1479 году получил степень магистра. Между 1480—1485 учился за границей. После своего возвращения становится профессором Ягеллонского университета, где он 8 раз, с перерывами, избирался ректором (1501—1519) и в течение двух лет был вице-канцлером.
Его Tractatus de duabus Sarmatiis («Трактат о двух Сарматиях») считался на Западе первым подробным географическим и этнографическим описанием Восточной Европы между Вислой и Доном с одной стороны и между Доном и меридианом Каспийского моря с другой и был написан на основе рассказов поляков и вообще иностранцев побывавших там, а также русских людей, приезжавших в Польшу. Вполне понимая такое значение своей работы, в предисловии автор написал[1]:
«Южные края и приморские народы вплоть до Индии открыты королём Португалии. Пусть же и северные края с народами, живущими у Северного океана к востоку, открытые войсками короля польского, станут теперь известны миру»
Трактат вслед за Яном Длугошем популяризировал за границей миф о сарматизме, согласно которому польская шляхта — это потомки древних сарматов.[2] Среди прочего Матвей Меховский в своём труде называет Русское государство «Московией», а его население «москами». Хотя автор и писал, что «речь там повсюду русская или славянская», тем не менее обособляет «москов» от «рутен», «русинов» (русских) — такая схема впоследствии была принята и укоренилась в польско-литовской публицистике. Также считается, что термин «татарское иго» принадлежит его перу.[3] «Трактат о двух Сарматиях» многократно переиздавался в XVI веке и был одним из главных источников изучения России в Западной Европе, тогда же он был переведён с латинского на многие европейские языки, включая немецкий, итальянский, польский.
Библиография
- Contra pestem sevam regimen, изд. 1508;
- De sanguinis missione, изд. 1508;
- Conservatio sanitatis, изд. 1512;
- Tractatus de duabus Sarmatiis Asiana et Europiana et de contentis in eis, изд. 1517;
- Chronica Polonorum, изд. 1519, 1521, 1919, 1921.
- [www.vostlit.info/Texts/rus15/Mehovskij/frametext2.htm Матвей Меховский. Трактат о двух Сарматиях.] (на сайте «Восточная литература»)
Напишите отзыв о статье "Матвей Меховский"
Ссылки
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus15/Mehovskij/pred.phtml?id=1763 Матвей Меховский Трактат о двух Сарматиях. Введение. Издание 1936 г.]
- ↑ Andrzej Wasko, Sarmatism or the Enlightenment:The Dilemma of Polish CultureSarmatian Review XVII.2, [www.ruf.rice.edu/~sarmatia/497/wasko.html online]
- ↑ [uvek.sgu.ru/education/religion/chapter.jsp?target=1 Малов Н. М., Малышев А. Б., Ракушин А. И. «Религия в Золотой Орде»]
См. также
- Marek Stachowski: Miechowita’s knowledge of East European languages (mainly Hungarian, Lithuanian and Tatar), based on his Tractatus de duabus Sarmatiis (1517). — [in:] Studia Linguistica Universitatis Iagellonicae Cracoviensis 130 (2013): 309—316.
Отрывок, характеризующий Матвей Меховский
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
