Мещерская, Екатерина Николаевна

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Мещерская и Карамзина

княгиня Екатерина Николаевна Мещерская
Имя при рождении:	Екатерина Николаевна Карамзина
Отец:	Николай Михайлович Карамзин
Мать:	Екатерина Андреевна Колыванова
Супруг:	князь Пётр Иванович Мещерский

Екатерина Николаевна Карамзина, в браке княгиня Мещерская (22 сентября 1806 — 10 ноября 1867) — дочь историка Н. М. Карамзина, которой посвящали стихотворения русские поэты-романтики.

Биография

Дочь Екатерины Андреевны и Николая Михайловича Карамзиных, с 27 апреля 1828 — жена подполковника князя Петра Ивановича Мещерского (29 мая 1802 — 15 апреля 1876). Письма к ней и её письма — важный источник для исследования истории жизни Лермонтова, Пушкиных, Вяземских, Тютчева и др. Сестра её мужа Мария Ивановна Мещерская с 1838 года была замужем за Иваном Гончаровым, братом Н. Н. Пушкиной.

Василий Андреевич Жуковский ещё 24 ноября 1818 года написал ей в альбом стихотворение, которое так и назвал: «В альбом Е. Н. Карамзиной», Александр Сергеевич Пушкин посвятил ей свой «Акафист», Пётр Андреевич Вяземский написал в 1843 году стихотворение «Ночь в Ревеле» с пометой «Посвящается княгине Е. Н. Мещерской».

Встречалась с Пушкиным у Карамзиных, Вяземских и в доме своего мужа (2-я пол. 1810-х — 1830-е гг.). Входила в круг друзей Александра Сергеевича, особенно в последние годы его жизни, постоянно бывала в доме Пушкиных, вечерами встречалась с ними в салоне своей матери. Однако после замужества она стала меньше принимать участия в жизни карамзинского салона.

С Екатериной Николаевной Пушкин был знаком с 1817 года и впервые увидел её одиннадцатилетней девочкой. Вполне естественно, что в ту пору она никак не могла его заинтересовать. А новая встреча произошла только после возвращения поэта из Михайловской ссылки. Он впервые приехал в Петербург в мае 1827 года, где встретился с Карамзиными, а в июле уже выехал в Михайловское, где и были написаны «Арион» и «Акафист»

26 мая 1834 Пушкин в сопровождении Софии Карамзиной провожал до Кронштадта уезжавшую за границу семью Мещерской (муж и сын Николай), а об их возвращении он справлялся у жены 25 сентября 1835.

Екатерину Николаевну потрясла гибель поэта. Она безмерно негодовала на тех, кто пытался выгородить Дантеса, и назвала убийцу Пушкина «гнусным обольстителем и проходимцем, у которого было три отечества и два имени».

В письме к золовке Марии Ивановне Мещерской от 16 февраля 1837 подробно описала обстоятельства дуэли и смерти Пушкина, сказав: «Мы были так жестоко потрясены кровавым событием, положившим конец славному поприщу Пушкина».

Впоследствии Мещерская рассказывала Л. Н. Толстому, что Пушкин говорил ей о «неожиданном» для него сюжетном повороте романа «Евгений Онегин» — отказе Татьяной Онегину.

Умерла в ноябре 1867 года в Париже и похоронена в Александро-Невской лавре.

Дети

• Николай (1829—1901), был женат на Марии Александровне Паниной (ум. 30.09.1903)
• Александр (1837—1875), был женат на Надежде Ивановне Рюминой.
• Владимир (1839—1914), публицист, прозаик.
• Екатерина (1843/46—1924), замужем за генерал-майором графом В. П. Клейнмихелем (1839—1882).

Литература

• Мещерский В. П., Мои воспоминания, ч. 1, СПБ, 1897, с. 1—3;
• Тютчева А. Ф., При дворе двух императоров. Воспоминания. Дневник. 1853—1855, М., 1928, с. 69, 72—74, 131;
• Майский (3), с. 128, 130, 132, 143, 150, 152—56, 161, 163—64;
• Гиллельсон (2), с. 191, 194;
• Письма С. Н. Карамзиной к Е. Н. Мещерской о Л. Публ. Э. В. Даниловой и др., в кн.: Сб. Ленинград, с. 343—69.

Отрывок, характеризующий Мещерская, Екатерина Николаевна

– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.