Никита Пустосвят

Ники́та Пустосвя́т (настоящее имя Никита Константинович Добрынин; ум. 6 (16) июля 1682, Москва) — суздальский священник, противник церковной реформы Патриарха Никона. Прозвище Пустосвят было дано его оппонентами.

Биография

Был священником в Суздале; при патриархе Иосифе участвовал в исправлении и печатании церковных книг, вместе с протопопом Аввакумом, Лазарем, Стефаном и др. Напечатанные им книги подверглись при Никоне новому исправлению.

В 1659 году прибыл в Москву и подал на своего архиепископа Стефана донос об уклонении от православия. Оправданный по следствию Стефан отрешил Никиту от места и грамоту об этом велел дьяку читать публично; Никита изорвал грамоту, избил дьяка, проклял Стефана и снова послал государю челобитную, с подробнейшей «росписью» преступлений архиепископа. На этот раз и свидетели подтвердили многие показания Никиты, и сам Стефан, вызванный в Москву, на Соборе 1660 года во многом сознался, за что и был переведён из Суздаля в Москву, «для архиерейских священнослужений». Тем не менее, Собор не освободил Никиту от прещений, наложенных на него Стефаном.

Находясь под запрещением, принялся за составление «Челобитной», которая была окончена в конце 1665 года. Узнав о её существовании на допросе благовещенского диакона Федора Иванова, правительство озаботилось её конфискацией, со всеми подготовленными списками, и поручило написать на неё опровержение газскому митр. Паисию Лигариду и Симеону Полоцкому. Первый, как незнакомый со славянским языком, читал её, вероятно, только в латинском переводе Симеона Полоцкого и составил против неё 31 «отражение». В свою очередь и Симеон, несомненно, руководствуясь «отражениями», написал «Жезл Правления», где рассматриваются взгляды Никиты в 30 «возобличениях». Мнение Симеона было всецело принято Собором 1666 года, на котором была прочитана, в присутствии самого автора, «Челобитная», с возражениями на неё, и сделаны попытки к вразумлению Никиты. Последний не только остался непреклонным, но в бранных словах уличал архиереев в невежестве. Тогда было решено предать Никиту отлучению от Церкви и заточить в темницу Угрешского Николаевского монастыря.

В челобитных к государю и к Собору, просил о прощении и 26 августа 1667 года, по приказу царя, был освобождён и привезён в Москву, без возвращения сана. С тех пор до 1682 года о нём ничего не известно. В том году сторонники старого обряда, по смерти Феодора Алексеевича, задумали, опираясь на стрельцов, восстановить «древлее благочестие». Главный агитатор в пользу восстания князь Хованский избрал Никиту, который добился назначения «прений о вере» в Грановитой Палате, в присутствии царственных особ. На прениях, проходиших 5 июля и ведшихся «раскольниками» с большим ожесточением, не пришли ни к какому результату. Выйдя из Грановитой палаты, Никита и другие громко провозглашали свою победу. Царевна Софья на следующее утро приказала схватить их: Никита был казнён на Лобном месте (ему отсекли голову), а его соратники разосланы по монастырям, откуда некоторым удалось бежать.

Сохранилось предание, что сторонники старого обряда тотчас после казни собрали останки Никиты и похоронили их в Гжатске Смоленской губернии.

Старообрядцы признают Никиту «столпом правоверия», православные иерархи отзывались о нём как о грубом, вредном и невежественном (Пустосвят) расколоучителе. Последующие исследователи (напр. арх. Никанор, в «Описании раскольнич. соч.») также долго видели в нём лишь «невежественного раскольника». Происходило это оттого, что с «Челобитной» знакомились лишь по тем выдержкам, какие заключались в «Изобличениях» Симеона Полоцкого. Только профессор Субботин, издавший её впервые в полном виде (в «Материалах для истории раскола» т. IV), показал, что она богата содержанием; обвинения против церкви изложены тщательно и искусно, и автор по начитанности, находчивости и способности излагать мысли простым и ясным языком может занять место среди раскольничьих писателей наряду с протопопом Аввакумом и дьяконом Фёдором Ивановым. Некоторые несомненные следы непонимания и искажения никоновского текста объясняются, по мнению проф. Субботина, распространенным среди сторонников старого обряда стремлением найти у противников ересь. Симеон Полоцкий пользовался только чистовой «челобитной», которая была не окончена.

Ссылки

• [www.pravenc.ru/text/178691.html Добрынин Никита Константинович в православной энциклопедии]
• Никита Пустосвят // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.krotov.info/history/17/1/bogdanov_09.htm Богданов А. П. Царствование реформатора]

Отрывок, характеризующий Никита Пустосвят

– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.