Нодати

Средние размеры Длина клинка 122 см Толщина 5/16 мм Ручка 30-33 см Вес 1,5 кг

Нодати (яп. 野太刀 «полевой меч») — японский термин, относящийся к большому японскому мечу. Некоторые, однако, придерживаются мнения, что нодати является близким синонимом одати (大太刀 «большой меч», «о-тати») и означает очень большой тати. Термин не обозначал изначально любой вид японского боевого меча очень больших размеров (дайто), такой, как тати, но в наше время часто (неверно) применяется именно так.

Нодати использовался как оружие пехоты в бою. Использование нодати в помещениях или других ограниченных пространствах представляет определённые трудности. Основной причиной того, что использование таких мечей не было повсеместным, являлось то, что клинок значительно труднее выковать, чем клинок меча обычной длины.

Этот меч носили за спиной из-за его больших размеров. Это было исключением, потому что другие японские мечи, такие как катана и вакидзаси носили заткнутым за пояс, а тати подвешивался лезвием вниз. Однако нодати не выхватывали из-за спины. Из-за своей большой длины и веса, он был очень сложным оружием.

Японский «тати» относится к мечам, почетным префиксом «O» подразумевается, что человек или объект имеет особую значимость. В этом случае значение связано с размером меча (часто около или более 5 футов в длину с рукоятью более 15 дюймов).

Одним из назначений нодати была борьба со всадниками. Часто он используется вместе с копьем, потому что с длинным лезвием он был идеальным для поражения противника и его коня одним махом. Из-за своего веса он не мог применяться везде с легкостью и, как правило, отбрасывался, когда начинался ближний бой. Меч одним ударом мог поразить сразу несколько вражеских солдат. После использования нодати самураи применяли для ближнего боя более короткую и удобную катану.

Литература

• Японское оружие // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Нодати

– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.