Остервейк, Мария ван

Мария ван Остервейк (нидерл. Maria van Oosterwijk, род. 27 августа 1630 г. Нотдорп близ Делфта — ум. 12 ноября 1693 г. Эйтдам) — нидерландская художница эпохи барокко, мастер натюрморта.

Жизнь и творчество

Мария была дочерью протестантского священника Якоба ван Остервейка (1597—1674), третьей из четырёх детей в семье. Оба её родителя были родом из Делфта. После смерти матери Остервейки переезжают в Ворбург, где отец Якоб возглавляет приход. Мария ещё в детстве проявила талант к рисованию, и отец отправляет её в обучение к писавшему преимущественно натюрморты худоржнику Яну Давидсу ван Хему (1606—1684). Мастерство ван Хеема оказало на творчество Марии ван Остервейк огромное влияние. Как и её учитель, она пишет натюрморты, как правило состоящие из цветов.

В 1658 году брат Марии, Ламберт, переезжает в Лейден, где изучает теологию. Художница следует вслед за ним, в немалой степени потому, что в Лейдене проживают практически все её родственники. Затем, с мая 1660 года Мария три года проводит в Утрехте, а с середины 1666 живёт и работает в Амстердаме. Здесь она знакомится с известным художником, мастером натюрморта Виллемом ван Алстом, который помог ей добиться международной известности. Благодаря знакомству с ван Алстом полотна Марии увидел и высоко оценил великий герцог Тосканский Козимо III Медичи, признавший в декабре 1667 года, что её натюрморты по меньшей мере так же хороши, как и работы ван Алста.

В Амстердаме, в мастерской ван Алста Мария ван Остервейк также знакомится и заводит дружбу с художницей Гертье Питерс (1665—1735). Мария в этот период пишет исключительно натюрморты из цветов и фруктов, которые быстро находят покупателей по приличной цене. В 1689 году она оставляет живопись. Примерно в это же время художник Михиль ван Мюссер пишет её портрет под названием «Портрет-аллегория Марии ван Остервейк», на которой увенчивает «королеву натюрморта» лавровым венком.

После того, как художница распродала значительную часть своего творческого наследия, она в 1690 году селится в доме своего племянника Якоба ван Ассендельфта, сына её сестры Гертрут и с 1688 года — пастора в Эйтдаме.

В настоящее время известны приблизительно 25 полотен, созданных Марией ван Остервейк. В вышедшей в 1720 году биографии художницы сообщается, что работала она очень медленно и создала относительно немного картин, за которые тем не менее выручала более чем по сто гульденов, что сделало Марию одной из наиболее высокооплачиваемых голландских художников своего времени. Работы её приобретались и европейскими монархами — императором Леопольдом I, королём Франции Людовиком XIV, королём Польши Яном Собесским, штатгальтером Нидерландов и др. Полотна Марии ван Остервийк можно увидеть в крупнейших музеях Санкт-Петербурга, Вены, Дрездена, Лондона, Праги, Флоренции и др.

Натюрморт типа «суета сует» Марии ван Остервейк был продан на аукционе Лемперц (Auktionshaus Lempertz) весной 2005 года за 262 тысячи евро.

См. также: Нидерландский натюрморт XVII века

Дополнения

• [www.lempertz.com/highlights.html Highlights] В аукционном доме Лемперц.

Литература

• A. L. G. Bosboom-Toussaint: De bloemschilderes Maria van Oosterwijk. Leiden 1862 (роман).
• A. Bredius: Archiefsprokkelingen. Een en ander over Maria van Oosterwijck, «vermaert Konstschilderesse». In: Oud Holland. Band 52, 1935, S. 180—182.
• Paul Taylor: Bloemstillevens in de Gouden Eeuw. Zwolle 1995, S. 166 und 171, (englisch als: Dutch Flower Painting 1600—1720. New Haven 1995).
• Adriaan van der Willegen und Fred G. Meijer: A dictionary of Dutch and Flemish still-life painters working in oils, 1525—1725. Leiden 2003, S. 154.
• Claudia Lanfranconi: Maria van Oosterwijk, в: diess./Sabine Frank:Die Damen mit dem grünen Daumen. Berühmte Gärtnerinnen, S. 93-95, München 2009. ISBN 978-3-938045-18-3

Галерея

• Maria van Oosterwijk Vanitas-Stilleben.jpg

  Суетной натюрморт

• Maria van Oosterwijk - Flowers and Fruit - WGA16657.jpg

  Цветы и фрукты (1670-е годы)

• Maria van Oosterwijk Blumenvase.png

  Ваза с цветами

• Maria van Oosterwijck - Flower Still Life - Google Art Project.jpg

  Тюльпаны и розы (1669)

• Maria van Oosterwijk Still Life with Flowers after.jpg

  Натюрморт с цветами

Отрывок, характеризующий Остервейк, Мария ван

– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…